Он ведь может спросить, в какую я квартиру еду, испугался я и принялся лихорадочно высчитывать номера квартир. Готовых вариантов не было – как назло, никто из знакомых на четырнадцатом не жил.

Но капитан, кажется, не обращал на меня никакого внимания. Лифт остановился на десятом, кнопка с щелчком выскочила, Хамадишин, не оглянувшись, вышел. Я потянулся к кнопкам и пару секунд помедлил, чтобы расслышать и попытаться понять, к какой квартире он идет. Кажется, к последней справа. Еще бы щелканье замка для верного услышать, но я и так задержался – поэтому решительно вдавил кнопку четырнадцатого.

В таких лифтах прикольно нажимать кнопки этажей, которые уже проехал. Когда останавливаешься на нужном, все нажатые кнопки выстреливают с грохотом. Но мне было не до забав.

Я вышел на четырнадцатом этаже, прошел в правое крыло. У самой дальней квартиры справа был номер 193. Значит, у Хамадишина 137 или 136 – я никак не мог вычислить в уме, сбивался. Точно 137. Но надо проверить.

Я вернулся к лифту, нажал кнопку вызова. Пришлось подождать: лифт ерзал внизу, а грузовой не работал, как обычно. Я нажал на десятый, потом сообразил, что Хамадишин может ведь услышать, и поспешно вдавил кнопку одиннадцатого. Выйду там и спущусь на этаж пешком.

Лифт замер, кнопки щелкнули, двери с лязгом растворились.

За дверьми стоял Хамадишин.

– Ко мне все-таки, – сказал он удовлетворенно, втолкнул меня в кабину и вошел следом.

Хамадишин заметил пацана почти сразу, но сперва сомневался: малец не был похож на конторского ни одеждой, ни повадками. Однако он пошел за Хамадишиным с площади перед УВД, то есть со сходки, устроенной антиобщественными элементами, не отставал всю дорогу, хотя Хамадишин маршировал нарочитыми петлями, от Московского проспекта к Мира и обратно, то есть шел не сам по себе, а пас капитана. Уверенности ради Хамадишин прошагал полкомплекса вдоль проспекта Мира и пару раз незаметно обернулся, рассчитав, когда преследователя осветит и одновременно ослепит встречная машина. Лицо под кроличьей шапкой было смутно знакомым. То есть Хамадишин или общался с ним – разок, не чаще, иначе запомнил бы твердо, – или видел в какой-нибудь массовке.

Надо было проверить впечатления, причем сделать это на удобной территории. Удобнее всего было УВД, но оттуда Хамадишин уже ушел и вернуться, не вызвав подозрений преследователя, не мог. И вообще не мог: он и без того нарушил приказ на время отстранения не подходить к управлению, отделениям и опорным пунктам ни на шаг. Правильно сделал, что нарушил, – в управлении, похоже, никто не почесался развернуть не только нормальную работу, предусмотренную положением о чрезвычайной ситуации, но и наладить элементарное наблюдение с фиксацией участников беспорядков. Видно, весь УВД пересрался, заперся по кабинетам, залез под столы и по цепочке запрашивал инструкции у такого же пересравшегося начальства. И первым, видимо, пересрался майор Еременко, еще вчера уверенно и темпераментно грозивший Хамадишину с Ильиным беспристрастным разбирательством и всей строгостью советского закона. Телефон у него сперва был занят, а потом Еременко не брал трубку.

Тогда Хамадишин позвонил Штильбергу и велел срочно прислать к УВД пару ребят потолковей – и с фотоаппаратами. Штильберг то ли не знал про отстранение, то ли предпочел не спорить, поворчал только насчет того, что он не фотолаборатория, вообще-то. Камеры он, конечно, нашел, пусть и дурные, причем у одного из прибывших бэкадэшников была аж зеркалка-автомат «Зенит», у другого, правда, старенький, но вроде рабочий «ФЭД». До него и докопалась оборзевшая пацанва – спасибо, без ущерба для аппарата и фотографа. «Зенитчик», поставленный на противоположной стороне площади ровно с тем же заданием – незаметно снимать лица участников незаконной акции, – оказался не таким кретином, сумел остаться незамеченным и уже бежал домой с командой рано поутру проявить пленку в лаборатории НТЦ. Послать его к экспертам-криминалистам Хамадишин не решился – те точно знали об отстранении капитана и могли все испортить.

«ФЭДовца», опозорившего светлое имя Феликса Эдмундовича, Хамадишин тоже отправил домой – охлаждать голову, чистить руки и писать словесные портреты напавших на него хулиганов. Причем немедленно, до того, как отрыдается и накатит стакан с соседями по общаге, – без этого парнишка явно обойтись не мог, здорово перетрухал.

Преследователя тоже удобнее всего было бы заманить в общагу к бэкадэшникам, а еще лучше в малосемейку УВД – к тому же Ильину, чтобы Сашок, тварь такая, сам и расхлебывал все, что натворил. Но своей общаги у бэкадэшников не было, от малосемейки Хамадишин ушел довольно далеко, возвращение и прочие маневры могли насторожить пацана – да и Ильина капитан видеть и слышать не хотел.

Хамадишин на ходу зажмурился и тряхнул головой, но не успел вытрясти ту минутку послепраздничного вечера, короткую и неисправимую. И снова пацан, вытянувшийся к форточке, ловил удар в почку – хороший, хлесткий, не оставляющий ни следов, ни дыхания, – и не оседал, как положено, а будто выпрыгивал назад с прогибом, звучно поймав затылком угол стола, дергал локтями и коленями, зависал на миг и рушился на пол с негромким, но глушащим Хамадишина шелестом и стуком, и обвалившаяся ватная тишина давила шаги Ильина, который обходил стол, снисходительно смотрел вниз, поддевал неподвижного пацана носком блестящего ботинка, уверенно заявлял что-то – судя по движению губ, «хорош прикидываться», потом зыркал на Хамадишина, снова смотрел вниз, падал на колени, не щадя наглаженных брюк, и принимался ощупывать и теребить пацана, а Хамадишин глядел на это и глядел, хотя очень хотел зажмуриться, еще больше хотел оказаться в любом другом месте и совсем отчаянно – чтоб это был сон и он бы сейчас проснулся, а никакого мертвого пацана нет и не было.

Он больно, шеей и висками, задавил мучительный стон, поймал подошвой комок грязи, тщательно соскреб его о бордюр и, оглядевшись за это время, установил, что пацан так и маячит позади, а сам Хамадишин подошел к дому Еременко. Гостевать здесь капитану не довелось, зато довелось пару раз заехать с водителем, чтобы забрать майора на городское совещание. Это судьба, решил Хамадишин. Вернется Еременко не скоро – ему еще штаны отстирывать и начальству рапортовать, самому разному, от горкома до республиканского, а то и союзного министерства – ЧП, как ни крути, масштабное. Но если повезет, к возвращению усталый недовольный майор получит доказательства того, что конторы – не стихийное развитие вечной пацанской игры в казаки-разбойники и не межуличное противоборство, а результат серьезной организованной работы преступных элементов, переходящих от мелкого хулиганства к дерзким антигосударственным проявлениям вроде массовых акций протеста и слежки за сотрудниками милиции. И сейчас у нас есть шанс назвать хотя бы пару элементов по именам. Тогда Еременко, мерзавец, поймет, что не стоит выщелкивать заслуженного офицера с огромным опытом и верхним чутьем, как шашку в детской игре «чапаевцы». Тем более офицера, за которым охотятся малолетние мерзавцы, науськанные взрослыми преступниками.

В том, что это охота, Хамадишин почти не сомневался. Нормальный почерк шпаны: узнать, где живет, дождаться, пряча в рукавах арматуру или стальные трубы, пока капитан пойдет «по гражданке», попросить закурить, дальше дело техники и металлоконструкций. Даже если поймают, нападение на сотрудника не пришьешь – откуда они знали-то, что грубый дядя на самом деле милиционер? Впрочем, если охоту организовал Гиммлер или Кадет, могли и по фуражке стукнуть, оборзевшие ведь вконец.