Чем больше поглощал он обманчиво легкое султанское зелье, тем ярче и пространнее становились его разговоры о том, что все здесь «беспонтовое», что его «вконец задолбала эта хреновая экзотика», что пора «вертатыся до ридной хаты». Потом он начинал петь песни, читать стихи, причем постоянно требуя признать, что ничего подобного никакие соседние цивилизации создать просто не могли потому, что не могли никогда.

– Нет. ну ты послушай. – горячился он. – Ведь каково же сказано: «Там королевич мимоходом – мимоходом, ясно! – пленяет грозного царя». Он грозный там царь, а ему по фиг дым, с понтом под зонтом. А дальше вот. «Там в облаках перед народом через леса, через моря колдун несет богатыря».

– Точно. – Я хлопнул ладонью по столу, собранному Лисом из останков очередного рукокрылого аппарата.

– Ага, и тебя проняло! – Венедин погрозил указательным пальцем неведомо кому. – Потому как это классика, а тут фуфло.

– Так мы и сделаем! – не слушая друга, радостно выпалил я. .

– Как это – так? Кто это – мы? Ты о чем? – Глаза Лиса начали принимать осмысленное выражение.

– Колдун несет богатыря. Полетите вы с Ансельмом. Как раз по дороге изобразите жуткий бой Руслана с головой.

– У тебя у самого бой с головой. Причем ты, похоже, побеждаешь. Ты шо же это думаешь, я тебя здесь одного оставлю? А то я твой почерк не знаю! Тебя ж без меня враз к смертной казни приговорят.

– Не надо меня оставлять, я тоже домой хочу. Сделаем все просто и без лишнего шума. Вы с Ансельмом летите к могиле Синедриона, распугиваете карезминов, а я привожу коней, не оставлять же их здесь на добрую память. Затем можно устроить последнюю гастроль с летающими по воздуху камнями, молниями, прочей показухой в таком же роде. Потом дракон исчезает, а Ансельм остается. Причем, заметь, не просто в качестве способного ученика знаменитого венедского мага, а победителя ужасающего дракона и, понятное дело, защитника союзных императору карезминов.

Лис посмотрел на меня с показным удивлением.

– А шо, ничего. Еще, конечно, не «о великий», но уже где-то так «о грандиозный». Ну шо, прямо сейчас и ломанемся?

– Слушай, – вздохнул я. – Завтра уже должны отцов Церкви на волю выпускать. А кроме того, я слышал во дворце, что если все нормально, то как раз завтра и свадьба Алены с Людвигом. Может, чуток задержимся? Опять же, какой смысл ночью лететь, чего доброго, с курса собьемся. Да и в потемках Черный дракон смотрится не так эффектно.

– Не, ну кому шо, а курци просо. Все бы тебе на свадьбах нажираться! В конце концов не тебя женят! – возмутился Лис, видимо, пропуская мимо ушей остальные мои доводы. – В конторе-то, поди, заждались! Мы уже год лишку здесь носимся.

– Учитывая темпоральные искривления Болховитинова-Роджерса, что-то около трех месяцев, – поправил я. – И то, если мы в красном секторе спирали Литмана.

– Ну ладно. Бог с тобой, – сжалился Венедин. – Будем считать это твоим последним желанием. Но учти, если эти «папы» и «мамы» завтра выползут из церкви и начнут тереть по ушам, что им еще нужно посовещаться в комиссиях, мы плюем на все с самой высокой здешней колокольни и наконец-таки делаем всем ручкой. Потому как прежде, чем они в третьем чтении утвердят текст своей капитуляции, рак на горе свистнет.

Я молча кивнул, надеясь на лучшее.

* * *

Утро следующего дня в Иерусалиме ожидали так, как, вероятно, не ожидали ни одно другое за всю его тысячелетнюю историю. Еще с ночи к воротам цитадели тянулись толпы зевак, надеющихся краем глаза увидеть предстоящее зрелище и услышать хоть единое слово из того, что должно было быть сказано нынче затворниками храма.

Мне с великим трудом удалось пробиться к воротам сквозь окружавшую недостроенную цитадель толпу. Провожаемый завистливыми взглядами, я предъявил охране пропуск с императорской печатью и был пропущен внутрь крепостных стен, где в узких улочках, оттесняемая многочисленной стражей, жалась к стенам кучка избранных, тех, кому в заветный час было позволено находиться близ императорской ложи. Караульный начальник, знавший меня в лицо, молча кивнул, указывая на узкий проход меж молчаливых шеренг копейщиков.

– Император уже прибыл?

– Да, совсем недавно. Вы еще ничего не пропустили.

Государь ждал урочного часа на том самом месте, откуда неделю назад провозглашал свою, вероятно, самую важную в жизни речь. Сейчас он был бледен, пальцы, лежавшие на эфесе привешенного к поясу меча, сжимались и разжимались так, словно грозный монарх никак не мог решить, выхватывать клинок из ножен или же повременить.

Я поклонился государю, но он, похоже, не заметил моего движения, как, возможно, и меня самого. В толпе придворных, также взволнованных, негромко и нервно переговаривающихся, я увидел Хонштайна, де Леварье, с которым на днях организовал его величеству приватную встречу, и, к немалой своей радости, изрядно повзрослевшую за последние дни принцессу Альенор, Нашу маленькую Алену Мстиславишну.

Она по-прежнему оставалась единственной дамой, допущенной на церемонию, а ее будущий супруг принц Людвиг, пожалуй, единственным человеком, которого все происходящее здесь не волновало ни малейшим образом. Он глядел на свою суженую влюбленным, даже восхищенным взором так, будто именно она была главной действующей фигурой предстоящего церемониала, и, невзирая на разницу в возрасте, казался юным пажом близ гордой королевы. Альенор благосклонно улыбалась ему, изредка поворачивая к жениху свою очаровательную головку, но негромкие краткие реплики, которыми она обменивалась со всемогущим Фридрихом, похоже, занимали ее куда более, чем изящный вид стоявшего рядом принца. Император внимательно слушал девушку и порой улыбался, не разжимая губ.

Наконец настал обозначенный час, когда первый луч солнца, восходящего над Иерусалимом, коснулся запертых ворот храма. И тут же взвыла трубная медь, ударили гулкие литавры, и многотысячный рев ждущей внутри крепости и за ее стенами толпы единым оглушительным приветствием встретил четкую команду Фридриха:

– Отворите врата!

Несколько десятков полуобнаженных силачей, собранных во всех подвластных здешним монархам землях, принялись отваливать в сторону камни, вернее, скалы, которые заграждали вход в храм. Медленно разошлись в стороны огромные створки ворот. Ждавшие этого мига копейщики четким движением ударили древками о каменные плиты площади и подняли оружие на плечо, приветствуя отцов Церкви.

Они выходили по одному, по два, отвыкшие от дневного света, порядком исхудавшие, настороженные, но, по всему видать, довольные исходом дела. Над площадью висела напряженная тишина. Никто и никогда еще не проводил подобной церемонии, а потому, вероятно, никто не знал, кому следует говорить первым.

– Досточтимые святые отцы, – нарушая молчание, начал император громким, почти командным голосом. – С почтительным смирением и трепетом я жажду узреть ту вершину человеческой мудрости, которую подвиг вас достичь дух Господень. Мы все здесь ждем вашего слова.