Последовавшие далее газетные статьи рассказали обо всем, что Светлана так тщательно скрывала: название школы, где учится ее дочь, годовая оплата за нее (3 000 долларов), описание квартиры и имя домовладельца. Когда репортеры пытались связаться с ней, Светлана быстро отвечала: «Я никому не даю интервью… Мне абсолютно нечего добавить к тому, что мы действительно живем в Англии из-за того, что моя дочь получает здесь образование». К концу мая даже «Нью-Йорк Таймс» подхватила новость о том, что «дочь Сталина живет в британском университетском городе». Источником информации, вероятно, стал Малькольм Маггеридж. По крайней мере, в статье цитировались его слова о том, что Светлана — женщина, убитая страхом перед своим отцом, и его смерть стала для нее большим облегчением. Это было больно и отвратительно. Правда была намного сложнее этого высказывания. Придя к выводу, что Малькольм Маггеридж разболтал все, Светлана пришла в ярость. Он нарушил право ее дочери на конфиденциальность информации. Он подставил ее. Не контролируя свои чувства, она написала ему: «Я проклинаю тот день, когда обратилась к вам… Вы один из тех завладевающих чужим умом демонов, которых следует избегать любой ценой».

Пока пресса преследовала ее, Светлана изливала свои горести Исайе Берлину и его жене. После ее приезда они только два раза обедали вместе в кафе. Но что такое дружба? Берлин дал ей повод ожидать большего. Он разыскал ее в Америке. Он дал ей совет, который привел ее в Англию. Она следовала его рекомендациям, а он все еще не представил ее ни одному из своих друзей.

Летом того года она возобновила работу над рукописью и вскоре послала двести страниц черновика Хьюго Бруннеру в «Chatto & Windus». Бруннеру они не понравились, поскольку он ожидал от Светланы семейных кремлевских мемуаров. Он написал ей в ответ, что на него произвело впечатление, как быстро она может работать, но он считает, что эту рукопись лучше опубликовать в американском издательстве. Он пожелал ей и удачи и добавил, что будет рад услышать, как продвигаются дела. Бодрая повседневность его отказа очень задела Светлану.

Светлана оказалась перед ужасным парадоксом. Всех интересовала только ее жизнь в Кремле и то, что она может сказать про Сталина. Она знала, что может заработать целое состояние, если будет писать об отце, но в ее планы не входило становиться его биографом. Ей хотелось рассказать свою собственную историю. В ее рукописи под названием «Далекая музыка» говорилось о ее приезде в США, замужестве с Уэсли Питерсом, бессовестном отношении Ольгиванны Райт к ней. Также она описала манипуляции юристов, связанных с ее книгами, и вдобавок рассказала историю о корпорации «Копекс». Отказываясь от своего отца, она посвятила книгу Наде. «Я дочь Нади Аллилуевой, а не Сталина», — демонстративно заявляла она.

Светлана послала книгу Питеру Йовановичу, директору лондонского отделения американского филиала фирмы «Харкорт Брейс Йованович». Йованович нашел книгу трогательной «одиссеей и историей поиска», но увидел в ней структурные проблемы. Он был прав. Несмотря на живые лирические моменты, книга, в основном, состояла из необоснованных оскорблений. Если Светлана намеревалась ее издать, то это была бы очень вызывающая книга. Но Йованович предложил так много изменений, что Светлана решила, что он переделывает ее книгу. Поэтому он отказался от своего предложения.

Тогда Светлана обратилась к Исайе Берлину, попросив его прочитать ее рукопись. Когда он не ответил, она была в шоке. Она решила, что его секретарь Пат Утечин, должно быть, настроила его против нее.

Утечин даже до приезда Светланы в Англию всегда была очень дружелюбна и помогала ей устроиться в Кембридже. Когда Светлана упомянула, что ее сын Иосиф начал звонить ей после шестнадцати лет молчания, Пат сказала, что знает многих оксфордских преподавателей, которые ездят в Москву. Они могли бы встретиться с ее сыном и передать ей новости о нем. Вначале Светлана обрадовалась, но потом ее посетили другие мысли. Возможно, она вспомнила дело Крымского/Карпеля, произошедшее семь лет назад. Неожиданно она стала забрасывать Утечин длинными письмами: понимают ли те люди, о которых она говорила, с чем имеют дело? Иначе это может быть опасно для ее сына. Будет ли оксфордский преподаватель молчать? Если он или она проговорится, то Светлана станет объектом слухов в Оксфорде. Хотя Утечин и была англичанкой, она вышла замуж за русского и имела много знакомых в русской эмигрантской общине. Светлана была уверена, что о ней уже сплетничают.

Утечин стала врагом. Мог ли Берлин ручаться за нее? Возможно, эта женщина не передает ему письма от Светланы или наговорила что-нибудь о ее положении. В ярости она писала Берлину: «Я отказываюсь понимать, что пошло не так». Она ожидала большего от такого гуманиста, как он. «Так пусть Господь Бог воздаст вам в соответствии с вашими фальшивыми обещаниями и лицемерными уверениями. Ваша секретарша просто лицемерная сука, агент разведки (будьте осторожны!) и лгунья. Я ненавижу тот день в январе 1982 года, когда говорила с вами по телефону в Нью-Йорке: вы повергли в хаос всю мою жизнь!»

Светлана явно не контролировала себя, но, на ее взгляд, никто не имел права не соответствовать ее ожиданиям и оставаться при этом безнаказанным. Берлин предлагал дружбу, у нее было типично русское понимание дружбы — всепоглощающей и не знающей границ. Она ожидала, что Берлин преподнесет ей целый мир. Ей даже в голову не приходило, что вся его поддержка была основана просто на обычной вежливой доброте. У него была своя собственная очень насыщенная профессиональная жизнь, свои собственные приоритеты. Когда ее чувства были задеты, Светлана теряла всякое самообладание. Ранее она даже признавалась Берлину, что, начиная «строить свои собственные предположения, пытаясь мысленно представить что-то… я просто схожу с ума, и все окончательно запутывается».

Берлин был в шоке от того, что он назвал «злым, жестоким и очень задевающим письмом». Он сделал то, что обещал: порекомендовал ее издателю и написал письмо в Министерство внутренних дел. Она ответила более сдержанно, что никогда не собиралась делать его «козлом отпущения», виновным во всех ее несчастьях, но от такого человека, как Берлин, ожидала больше понимания. Он должен был быть более великодушным и щедрым. Она была горько разочарована.

К лету она, казалось, восстановила свое душевное равновесие. Светлана прочитала книгу Карла Густава Юнга «Воспоминания, сны, размышления» и заинтересовалась его идеей о необходимости интеграции психологических составляющих личности и «я» в эволюцию духа. Она написала Берлину письмо с извинениями за свои «очень плохие манеры и дурной нрав». Было уже слишком поздно пытаться как-то изменить свой грузинский характер, как она его называла, но ей было стыдно. Светлана начала «сходить с ума совсем другим способом. Я начинала злиться, если вокруг было слишком много людей. Это случалось и в США, и в Великобритании… Это состояние явно было нездоровым, я не могла быстро успокоиться». Но теперь она видела, каким «смешным» было ее поведение. Если бы Светлана знала, что в это время происходило за сценой, ее хватил бы апоплексический удар, или, по крайней мере, она бы очень испугалась. Вера Савчинская-Трэил, известная русская эмигрантка, дед которой был министром войны во временном правительстве до Октябрьской революции, жила в Кембридже и имела собственный интерес к Светлане и ее дочери.