Я последовал его совету. Продолжал работать над проектом, но все чертежи сжигал. Мне они были ни к чему – я помнил их наизусть. Виноватым перед фирмой я себя не чувствовал: меня наняли не как инженера, а как рекламный манекен для Галлоуэя. Когда из меня как из рекламы выжмут все, что можно, мне сунут в зубы месячную зарплату, выразят искреннюю благодарность и выставят за дверь.

Но к тому времени я должен снова стать настоящим инженером, способным открыть собственное дело. Если Чак согласится рискнуть, я возьму и его.

Джек Галлоуэй не стал размениваться на газеты – он начал проталкивать историю обо мне в толстые общенациональные журналы. Он хотел, чтобы «Лайф» дал целый разворот и увязал публикацию с материалами тридцатилетней давности о первой модели «Горничной». «Лайф» наживку не заглотнул, но Галлоуэй закинул удочку в других местах, и кое-где клюнуло. Там его статью разместили в блоке рекламы.

Я начал подумывать, не отпустить ли мне бороду. Потом решил, что меня все равно никто не узнает, а если и узнают – мне-то что до того?

На мое имя стало поступать множество идиотских писем. В одном из них мне обещали, что я буду поджариваться на вечном огне в аду за нарушение предначертания Божьего. Письмо я выкинул, а про себя подумал: если бы Бог захотел воспротивиться тому, что со мной произошло, он не допустил бы самой возможности погружаться в «холодный сон». Иначе бы я не стал суетиться.

Во вторник, третьего мая 2001 года, мне позвонили.

– На проводе миссис Шульц, сэр. Соединить?

Шульц? О черт, я же обещал мистеру Дафти, когда мы созванивались с ним последний раз, что разберусь с ней. Но все откладывал, потому что особого желания у меня не было. Я почти не сомневался, что она одна из тех сумасбродок, которые пристают к «спящим» с дурацкими расспросами.

Мистер Дафти говорил, что с тех пор, как я в декабре выписался, она звонила уже несколько раз. В соответствии с правилами храма ей не давали адреса, но соглашались сообщить мне о ее звонках. Что ж, придется поговорить с ней: я в долгу перед Дафти.

– Соедините меня с ней.

– Это Дэнни Дэвис?

Экрана у моего служебного телефона не было, поэтому видеть меня она не могла.

– Слушаю вас. Ваша фамилия – Шульц?

– Ох, Дэнни, милый, как приятно вновь услышать твой голос! – Я медлил с ответом, и она продолжала: – Разве ты не узнаешь меня?

Конечно, я узнал ее. Это была Белл Джентри.

Я договорился с ней о встрече.

Моим первым порывом было послать ее к черту и бросить трубку. Я давно уже понял, что пытаться отомстить – ребячество. Пита не вернуть, а кончиться все для меня может тюрьмой. Поэтому я прекратил поиски Майлза и Белл и забыл о них.

Но Белл наверняка знала, где Рикки. Вот почему я и договорился с ней о встрече.

Она хотела, чтобы я пригласил ее пообедать, но я не согласился. И дело тут не в правилах хорошего тона, просто, по-моему, разделить трапезу можно только с другом. Встретиться я с ней встречусь, но вести в ресторан – слишком много чести для нее. Я спросил адрес и сказал, что буду у нее к восьми вечера.

Она снимала дешевую меблирашку в доме без лифта в Нижнем Ла-Брея, в той части города, которой еще не коснулось современное строительство. Не нажав кнопку звонка, я уже понял, что отнятое у меня обманом ее не обогатило, иначе она не жила бы в такой дыре. А увидев ее, я окончательно убедился, что мстить вообще не имело смысла: годы справились с этим лучше меня.

Белл было не меньше пятидесяти трех (если верить ее прошлым утверждениям о возрасте), но в действительности, скорее всего, около шестидесяти. Благодаря успехам геронтологии и эндокринологии женщина в 2001 году, если она следила за собой, могла выглядеть тридцатилетней еще тридцать лет подряд. Многие так и выглядели. Некоторые звезды «хваталки» хвастались, что они уже бабушки, хотя продолжали подвизаться в амплуа инженю.

Она всем этим пренебрегла.

Белл растолстела, в голосе появились визгливые нотки, и она была игрива, как котенок. Очевидно, она до сих пор считала тело своим основным достоянием и поэтому была одета в стиктайтский пеньюар, который не только выставлял напоказ чересчур много, но и позволял глазу отметить, что перед вами существо женского пола, млекопитающее, перекормленное и ведущее малоподвижный образ жизни.

Она сама этого не осознавала. Ее некогда острый ум зачах, и от прежних времен в ней оставались только неистребимая самонадеянность и тщеславие. С радостным визгом она бросилась мне на шею, и я с трудом увернулся от поцелуя. Я схватил ее за запястья и оттолкнул:

– Спокойнее, Белл.

– Но я так счастлива, милый! Так взволнована и так рада тебя видеть!

– Еще бы! – Я пришел сюда с намерением держать себя в руках, мне просто нужно было выяснить у нее один вопрос – и уйти. Но сдерживаться мне было все труднее. – Помнишь нашу последнюю встречу? Ты тогда накачала меня наркотиками под завязку, чтобы сплавить в «холодный сон».

Казалось, это ее озадачило и даже обидело.

– Но, милый, мы так сделали для твоего же блага. Ты ведь был так болен. – Она, похоже, искренне верила в то, что говорила.

– Ладно, ладно. А где Майлз? Ты же теперь миссис Шульц.

Ее глаза округлились.

– Разве ты ничего не знаешь?

– Не знаю чего?

– Бедный Майлз… бедный дорогуша Майлз! Он и двух лет не прожил с тех пор, как ты покинул нас. – Неожиданно выражение ее лица резко изменилось. – Подонок, он надул меня!

– Худо дело. – Хотел бы я знать, как он умер. Сам или ему помогли? Может, мышьяка подсыпали? Я решил перейти к цели своего визита, пока она не завралась окончательно. – А что стало с Рикки?

– Какой Рикки?

– Падчерицей Майлза, Фредерикой.

– Ах, эта ужасная маленькая грубиянка! Откуда я знаю? Она уехала к своей бабке.

– Где живет ее бабка? И как ее фамилия?

– Где? В Тусоне… или в Юме, или еще в какой-то дыре. А может, в Индио. Милый, я не хочу говорить об этом невыносимом ребенке… Давай лучше поговорим о нас с тобой.

– Сейчас, сейчас. Так как фамилия бабушки?

– Дэнни, какой ты скучный! Ну чего ради я должна помнить такие глупости?

– И все-таки?

– Ну, Ханолон… или Хейни, нет, Хайнц. Или, может, Хинкли. Не хмурься, милый. Давай лучше выпьем. Давай поднимем бокал за наше счастливое воссоединение.

Я покачал головой:

– Я не пью. – И это было почти правдой. Испытав на своей шкуре, что пьянство до добра не доводит, я теперь ограничивался кружкой пива с Чаком Фрейденбергом.

– Фу, как скучно, дорогой! Ты не против, если я себе налью?

Она уже наливала себе неразбавленный джин – утешение одиноких женщин. Но прежде чем опустошить стакан, она достала пластиковый флакон и вытряхнула на ладонь две таблетки.