крохотную паузу, – …или куда-нибудь?

Настя Петрова посмотрела на Лизу Павлючик. Лиза Павлючик поглядела на Настю Петрову.

– Вообще не догоняю, куда, – сказала Настя в смятении. – Не думала, что так поздно. На последнюю электричку уже не успеваю.

Лиза Павлючик посмотрела на Настю Петрову с ужасом.

– Малямс пошепчемся? – обратилась Петрова к Байярду, встретилась с ним взглядом и мгновенно отвела глаза. – Лизон, давай кабанчиком!

Она приобняла подругу, и они отошли шагов на десять.

– Настя, ты что творишь? Еще две или три электрички…

– Да знаю. Тихо ты. Я маме сказала, что сегодня ночую у подруги.

– У какой еще подруги?

– У Альбинки. А Альбинка свалила на дачу к Девятовым, и куда мне теперь?

Байярд, закурив – лицо осветилось огнем зажигалки, – неожиданно произнес:

– Вообще-то я все слышал. Хотите, поедем ко мне?

– Спасибо, мы наверное… – начала Лиза, но почувствовала, как маленький Настин кулачок ткнул ее в бок. – Ой!

– Родителей нет в городе, устрою вас в спальне. А сам в своей комнате. Ну а чего? Приставать не буду, не волнуйтесь. Кофейку запарим!

Лиза Павлючик, не глядя на Настю Петрову, вдруг сказала: поедем. Настя захохотала, а лицо Валеры Малютина по прозвищу Байярд нежно озарилось угольком затяжки. В маленькой белой «шестерке» они ехали по Садовому, у Крымского моста свернули на набережную. Девушки сидели на заднем сиденье, плотно прижавшись друг к другу, и всю дорогу смеялись. Мокрый асфальт отливал неоновыми сполохами, и накатывала ночь, неглубокая, нестрашная, совершенно не всерьез, и на светофоре Настя слегка укусила Лизу. Просто для смеху и от полноты чувств.

Байярд жил на Воронцовской улице в семиэтажном доме довоенной еще постройки. На каждом подоконнике в стерильно чистом подъезде бушевала горшечная фауна, на стенах висели эстампы с видами старой Москвы. Пахло недавно высохшей краской.

– Я бы в таком подъезде жила, – протянула Настя.

– Будешь себя так вести, и поживешь, дурочка, – ответила Лиза, разглядывая следы от Настиных зубов.

Байярд, возбужденный до узнаваемой дрожи, поднимался молча. Такую дрожь он ощущал перед роуп-джампингом или перед полетом в вингсьюте. Только бы не вернулся с дачи отец. Дверь отворилась, темнота пахнула домашней духотой. Квартира была пуста.

•

Окна распахнуты, лампа в соломенной оплетке освещает медные кастрюли, бутылку с увядающими ромашками, фарфоровые тарелки и столовое серебро. На сковороде постреливают в раскаленном масле, растрескиваясь, истекая кипящим соком, сосиски. Кола в высоких стаканах, смех и пульсирующая магнитола латают малые и большие паузы. Настя рассказывает про своего таксика, Лиза смотрит на цветы в бутылке. Гитара снова извлечена из чехла, кое-как настроена, только теперь пошли тихие песни. «Из полей тянет холодом, без тебя мне летать не суждено». Настя смотрит на поющего, Лиза складывает из салфетки японского журавлика. И отлегло, и стало хорошо. Не спокойно, да и на что нужен покой, когда все летит к непонятному счастью.

На часах половина второго. «Может, пора?» – «Давно пора». Смех, девчонки моют и вытирают посуду, Байярд уходит в глубину дома готовить постели. Вот два чистых полотенца для ванной. Вот две моих футболки, надеюсь, размер подойдет. «А я привыкла спать…» – начинает Настя, но не договорив взвизгивает, потому что Лиза ущипнула ее за попу. Усталость и возбуждение. Кто первый в душ? Уже от этого вопроса на душе праздник и переполох.

После душа девочки укладываются в широкую родительскую постель, возятся, хихикают, о чем-то разговаривают. Байярд желает спокойной ночи и уходит к себе. Сердце колотится. Влажный воздух из окна дурманит. Изредка у щеки пищит комар. Как заснуть? Часы тикают так громко, словно теперь находятся в голове. Тик-так, тук-тук, так-так-так – бомба с часовым механизмом. Вроде за стеной продолжаются разговоры, но не исключено, что это галлюцинации. Почему они захотели ехать с ним, к нему? И эти взгляды. И «я привыкла спать без…» Что это, как не признание? Но он обещал не приставать. Обещал – надо держать слово. На часах три. Сколько можно болтать и смеяться? Они-то что не спят? Тут Байярд догадался: они ждут, что он к ним придет. Они не уснут, пока этого не случится. Обещание они приняли, конечно, не могли же они сказать, мол, приставай к нам, мы готовы, так девчонки не делают. Но если они его ждут, а он не придет. Сердцебиение перекроило, перестроило всю его анатомию.

Он встал, набросил рубашку и босиком вышел из комнаты. В коридоре остановился, прислушался: да нет, вроде никто не разговаривает. И свет погашен. Повернуть назад? Кажется, шепчутся. Кто-то шевельнулся в постели. Значит, шепота не было? Сейчас этот пульс разнесет тело по молекулам.

Байярд вздохнул и проскользнул в приоткрытую дверь. Стоял, смотрел с порога на бледное свечение постели, пока сердце колошматилось во рту. Шаг вперед – скрипнула половица. Одна голова поднялась с подушки.

– Валера, ты чего?

Кажется, это Лиза. Проснулась и Настя.

– Темноты испугался? Пить? Писять?

Не говоря ни слова, он бросился в постель, норовя попасть строго посередине между лежащими. И как только он приземлился, выяснилось, что никаких приятных свойств эти тела не имеют. Девицы словно закаменели, сжались, даже перестали разговаривать. «Байярд, это двуспальная кровать, не трехспальная. Но если надо, мы тебе место уступим», – произнес наконец недовольный, будничный голос Насти Петровой. Он попробовал пробиться под одеяло, но из этого ничего не вышло. Полежал секунд двадцать, сказал: «Ну ладно, спокойной ночи». Не помня себя, вернулся в свою комнату.

Руфер (плохое слово), зацепер (плохое слово), плохое слово (два раза). Какой же ты урод! Все было так хорошо, надо же (плохое слово) так все изгадить! Не смыкая глаз, проклиная себя, Байярд лежал до тех пор, пока не рассвело. Каркали вороны, шаркали метлы, гул машин нарастал, и единственное, что стоило придумать: как исчезнуть из собственной квартиры, из своей жизни, и никогда больше не видеть ни Настю Петрову, ни Лизу Павлючик, ни – особенно! – самого себя.

Было примерно десять утра, когда он услышал, как по коридору прошлепали босые ноги, щелкнул выключатель, из-за закрытой двери раздался звук льющейся воды. Голосов он не разбирал. Через четверть часа с кухни раздался белеющий шум закипающего чайника. «Может, они выпьют чаю и тихо уйдут?» – тоскливо подумал Байярд. Но ничего не поделаешь, надо вставать, неудобно. «Неудобно? Ха!» Он оделся, не глядя по сторонам нырнул в ванную. Если бы можно было просидеть здесь пару лет, он бы так и сделал, да уж больно противно видеть в зеркале себя. Вздохнул, распахнул дверь и вышел на кухню.

– Доброе утро, красавчик! – приветствовала его Настя Петрова.

– Садись, завтрак готов, – вторила Лиза Павлючик.

Свежи, опрятны, одеты как давеча, улыбаются и, кажется, совсем не сердятся. Словно не было минувшей ночи, и все трое снова оказались во вчерашнем дне. Он молча сел на диванчик, и тут же перед ним появились на тарелке свежепожаренные гренки с остатками вчерашних сосисок. Из чашки с