– Рад стараться! – грянул дурак, широко осклабившись.

– Тащи еще вина, дубина! – И дубина неуклюже, но быстро скрылся в дверях.

– Не будет ли, – сказал Филипов, – пора уже и на занятия.

– Занятия сами собой, вино само по себе. Сегодня я должен пробовать свою кобылу на прыжках, – сказал Мелихов уже серьезно. – Это ее первые прыжки… Думаю, все же пойдет сразу. Придешь посмотреть? – спросил он у Филипова.

– Обязательно приду, – ответил тот.

Способности казаков вызвали мое удивление. Я чувствовал, что могу доползти только до кровати, а они еще собирались прыгать. Филипов был так же красен, как и я, а с Мелихова точно с гуся вода, даже лицо не покраснело.

– Ну теперь и прилечь на часок можно, – сказал Филипов, когда публика разошлась. – Ложитесь здесь, – указал он мне на чью-то кровать.

Меня разбудили уже вечером. Было темно. Голова трещала, но в общем самочувствие было хорошее. В столовой гудели голоса. Я умылся с помощью регламентированного дурака и вышел в столовую. Там было большое общество и, видимо, публика приготовилась дать саперу генеральное сражение.

Я же знал уже по себе, что нахожусь в таком состоянии, когда могу пить сколько угодно, хоть всю ночь напролет. Такое настроение находило изредка и приближение его всегда чувствовалось. Вино тогда не вызывало отвращения.

Меня приветствовали шутками, поздравлениями и поднесли чару зеленого вина в полтора стакана. Сотенную чарочку, – как объяснил Мелихов. Я принимал ее одной рукой, выпивал чару единым духом и сразу развеселил общество, сказав, что очарован гостеприимством знаменитых Сунженцев, во много раз превосходящим размеры чарочки.

– Ого! – удивился Мелихов, – мы, кажется, наскочили с косой на камень.

– Да здравствуют непромокаемые саперы! За здоровье кавказских саперов!.. – И началось…

Было весело, все пили, ели, говорили, смеялись, играли на гитаре, пели. Говорили тосты. В ответ я сказал тост за процветание полка, за генерала Баратова.

– Второй раз ваш полк имеет знаменитого командира. Как знают все генерала Слепцова, так вся Россия знает генерала Баратова, командира знаменитых сунженцев. Генерал Слепцов пал в рядах вашего славного полка, когда водил его к славе. Полк сохранил эту славу до наших дней, благодаря доблестным офицерам и командиру. Пью за боевую славу всех сунженцев, какие были, за заслуги Слепцова, за ваше, господа, здоровье и славу. Ура!

– Показать саперу генерала Слепцова! – скомандовал Мелихов. – Пойдем, выпьем за генерала Слепцова. Факелов сюда!

Мигом явились факелы, их зажгли, и длинная процессия двинулась к собранию. Было адски темно. Факелы причудливо освещали сад – селение, дома, выглядывавшие из-за зелени, и группу казаков, ведшую сапера под руки.

С пением песен дошли мы до собрания. Там все стали перед портретом генерала Слепцова, писанном во весь рост. Он был изображен верхом на лошади, падающим от смертельного ранения. Факелы, конечно, в дом не внесли, – можно было испортить новую побелку, а ограничились свечами.

Все поснимали шапки. Мелихов произнес тост за Слепцова, грянуло громкое ура и казаки запели свою песню. Это было не пение. Это был клекот горных орлов, боевые клики богатырей, шум сечи, могучий рев всепобеждающего весеннего потока…

Я хотел было тоже сказать слово, но почувствовал, что после этой песни слова не будут звучать, лучше промолчать. Минута была действительно торжественная. Казаки не шуточно приветствовали своего бывшего командира. Будто молились ему. Все шутки и смех замолкли.

Пропев свою полковую песню, казаки грянули: Боже, царя храни! Все стояли на вытяжку. Гимн повторили три раза. Молча и торжественно вышли из собрания и также молча двинулись по улице.

– Что нюни распустили, – крикнул неугомонный Мелихов. – А ну-ка разбудите дивчат, хлопцы… Любимую!

И хлопцы грянули… Но что за песня! Сперва я думал, что это казак вскочил на дикую лошадь и объезжает ее… Пели каким-то речитативом, отчеканивая каждое слово. Гремел бубен, звенели тарелки.

– Она его носит, чуть с себя не сбросит! – отчеканивали одни, а другие подхватили веселым напевом: «А ён догадался, руками хватался…» Грянул бубен, выдерживая паузу, и вдруг запевало отчетливо повел следующий куплет: «Как за… одною, а за… другою!» – Веселый хохот смешался с пением.

Вот так песенка, – подумал я, – именно, что для дивчат… И как дамы позволяют петь такую песню, где каждое слово отборный цинизм?

– Нравится? – спросил хохоча во все горло Мелихов.

– Да, уж песенка, – мог только проговорить я.

– Наши бабы любят ее, – кричал Мелихов. – Как услышат, так окна и отворяют, будь хоть ночь-полночь… Смотрите! Разве не правда?

Действительно, одно окно осторожно отворилось прячущейся женской рукой. В это время грянули такие слова, что даже у нас дух захватило. Окошко сперва захлопнулось, потом дрогнуло и опять приоткрылось. Эту песню пели до самого дома. Дальше был сумбур. Как я лег спать, не помню. Рано утром я проснулся или, вернее, был разбужен. Нужно было ехать домой. Есаул Филипов с младшим офицером, с конвоем из песенников, все в конном строю, проводили меня верст за пять от Хан-Кенды. Там он скомандовал остановку, выпили вина на дорожку и расстались.

Я был удивлен и восхищен любезностью казаков. Что это? Делал ли это Филипов по своей инициативе или по приказу командира? Как бы ни было, а они оказали мне большую честь своим приемом. Я и отнес эту честь не к себе лично, а как к посланцу от сапер. Казаки чествовали не меня, а всю нашу часть. К своему удивлению я не был пьян. Только легкий шум стоял в голове. Не задерживаясь в Ходжалах, я прямо поспешил в Агдам.

В Агдаме соорудили из двух офицерских палаток походную церковь и старательно ее украшали. Это была работа нового фельдфебеля Симонова. Не знаю, как было бы при бывшем фельдфебеле, из поляков, который бежал в Америку, а при Симонове дело сильно походило на прежнее время. Солдаты сразу подтянулись и стали много смирнее и выдержаннее.

Неделя говения прошла чинно, по-уставному, а заутреня так и торжественно. Священник служил хорошо. Все христианское население явилось к светлой заутрене. Мы устроили саперный салют, каждый выстрел из двух пироксилиновых шашек. Пальба ничем не отличалась от пушечной. Князь Гурамов подвесил шашки на воздух, чтобы было звучнее, и салют удался на славу. Разговлялись в собрании, все вместе.

Было бы еще торжественнее и осмысленнее, если бы все перед тем постили. Я вообще не могу понять, почему начальство следит за тем, чтобы каждый говел ежегодно, исповедывался бы и причащался, а не следит за тем, чтобы соблюдали посты. Было бы только логичным потребовать поститься и от офицеров. А то все у нас выходит как-то наполовину. Не горячее, не холодное, а противное теплое.

Раз наша религия является у нас господствующей, и ни один русский не имеет права переменить ее, то и соблюдай строго все предписания и уставы церковные. Соблюдать же только одну формальную сторону не годится, неискренно и не по чести.