Шрифт:
Интервал:
Закладка:
9
После праздников, на которые был снят траур по случаю кончины Петра Второго, на 20 февраля назначено было приведение жителей Москвы к присяге. Верховный тайный совет, кроме Успенского собора в Кремле, наметил еще четырнадцать церквей и определил лиц из «Сената и генералитета», которые должны были приводить людей к присяге.
Часу в третьем пополудни Федор Соймонов стоял в тесном приделе приходской церкви Покрова Богородицы, в ожидании начала действа. В духоте толпы катался, как войлочный мячик, разговор. Он то взлетал на волне новых слухов и домыслов, то испуганно нырял и затаивался, а потом снова откуда-то появлялся и катился сперва несмело, шепотком, а потом все громче и громче.
— А что, ваше благородие, — обратился к Федору сосед по усадьбе, стоявший рядом, — правда ли, нет ли, Федор Иванович, что верховные сочинили присягу на верность императрице и Тайному совету?..
Соймонов пожал плечами.
— А что велено заарестовывать всех уклоняющихся, не слыхивал?
— То, как водитца. Особого указа не надобно.
— Говаривали, первым в Тайном совете князь Иван Федорович Ромодановский присягнул, а уж за ним — трое Долгоруких, князей...
— Недолго им, ворам, лакомствовать, — вмешался стоявший поодаль Семен Иванович Сукин, муж закала старого, прибывший в Москву с пятью дочерьми на выданье, да так и не увидевший сватов. — Вот ужо матушка государыня царица на престол взойдет...
— А чево взойдет? — перебил молодой чей-то голос. — Коли она уж и кондиции подписала. Так же Долгорукие да Голицыны править будут. Им и мы подписываться ноне будем...
Толпа зароптала, зашевелилась. В этот момент двери растворились и в церковь вошел Иван Ильич Дмитриев-Мамонов с секретарями и подписными листами. Они стали пробиваться вперед. «Привезли, — загудело в толпе. — Присяжные листы привезли». Из царских ворот вышел архиерей в облачении со служителями — дьяконом и дьячками. Архиерей сказал проповедь, увещевая собравшихся в святости присяги, в нерушимости великой клятвы, данной в доме Господа. Но говорил пастырь без выражения, кратко. Закончив, отступил в сторону, уступая место генералу. Тот вышел вперед и развернул лист.
— Аз нижеимянованный, — начал сипло Иван Ильич, — обещаюся и клянуся всемогущему Богу пред святым Его Евангелием... — При этих словах дьякон подошел к аналою, взял с подставки крест, подал его архиерею, а сам поднял тяжелую книгу в богатом золоченом окладе и прижал ее к стихарю. Иван Ильич, не обращая внимания на их действия, продолжал читать:
— Что должен ея величеству великой государыне царице Анне Иоанновне... — Затаив дыхание, церковь слушала, что воспоследует за сими словами: — ...И государству верным и добрым рабом и подданным быть...
Общий вздох облегчения прокатился по толпе. Нет, стало быть, не дали Долгоруким с Голицыными вписать в присягу верность Верховному тайному совету, обошлось...
— Також ея величеству и отечеству моему пользы и благополучия во всем по крайней мере искать и стараться, и оную производить без всяких страстей и лицемерия, не ища в том своей отнюдь партикулярной, только общей пользы...
Далее уже было неинтересно, шли знакомые всем слова о здравии и чести Ея Императорского Величества, о целости и благополучии государства. Иван Ильич задохнулся от быстрого чтения, закашлялся, отдышался и продолжал:
— А ежели бы ея величеству и отечеству моему что ни есть противное сему приключитца хотело, то не точию охранять и оборонять, но в потребном случае и живота своего не щадить, как суще мне Господь Бог душевно и телесно да поможет. И во всем том клянуся, памятуя будущий Суд в день страшного испытания, иже воздаст комуждо по делом его, от которого тогда, ежели не сохраню здесь обещанного, да будет мне месть, зде же градская казнь. В заключение же сей моей клятвы целую слово и крест Спасителя моего. Аминь!
— Аминь! — выдохнула толпа и качнулась к амвону, на который снова вперед вышел архиерей с диаконом. Началось целование. Священник держал в одной руке крест, к которому прикладывались присягавшие, другой же крестным знамением осенял подходивших. Диакон подставлял Евангелие. Затем присягавшие шли к боковым приделам, где расположились секретари с присяжными листами, подписывались.
10
Анна не ожидала, что попадет в Москве в такой клубок страстей и противоречий, что окажется в самой гуще ожесточенной борьбы, втянутая в нее помимо воли и желания. Кружилась голова: кому верить, чего желать? С одной стороны «верховники» — Долгорукие, Голицыны, — сильные, знатные и многочисленные боярские роды, позвавшие ее на царство. На них опереться?.. Но они хотят ограничить ее самодержавство, чтобы самим господствовать. Так говорит в письмах своих между строк Андрей Иванович Остерман, так говорят посылаемые от него люди. Князь Василий Лукич стережет, как дракон. Глаз с нее не спускает, не допускает к ней никого, кроме придворных дам... О! Она знает, что такое жить с ограничениями. Это будет та же Курляндия, а может быть, и еще хуже... Да и в самом Верховном тайном совете согласия нет. Голицыны с Долгорукими только для виду заодно стоят. Их объединяет древность рода. Зато Головкин — безроден. Выдвинулся в дяденькино время, ныне с ним никто не считается. Андрей Иванович Остерман — человек темный, хотя и умен. Ныне, говорят, болеет сильно. Весь в мазях, обложенный подушками, он тем не менее не забывает ее советами. Для передачи ей своих планов и «конъюнктур» пользуется услугами дам, не подозреваемых «верховниками». Сестра, Мекленбургская герцогиня, решительная Екатерина Иоанновна, постоянно ободряет колеблющуюся Анну, убеждая ее, что она как государыня происходит от старшего брата Петра Великого и потому имеет первейшие права на престол без всякого избрания. Прасковья Юрьевна Салтыкова, урожденная княгиня Трубецкая, крестница царицы Прасковьи Федоровны, имела широкие связи среди знатных семейств. Она по сути служила шпионкой для «узнания мыслей знатных людей скрытным образом, для чего она приезжала ко многим по ночам». А потом передавала все Андрею Ивановичу Остерману и императрице. Наконец —
