Ни тени благосклонности. Не желая общаться с Дашковой, Павел Петрович сам показывал, что не намерен покровительствовать ее сыну. Если и до него дошли неприятные слухи о грядущем фаворе тезки, то холодность, даже брезгливость наследника понятны. Говоря по правде, у Екатерины Романовны вовсе не было выбора, за какой партией идти. Ради карьеры сына, она должна была держаться государыни.

В Вену Дашкова прибыла уже пылкой сторонницей Екатерины II, как если бы два десятилетия трудных, болезненных отношений оказались стерты по мановению скипетра императрицы. Венцом верноподданнических речей княгини стал разговор с канцлером В.А. Кауницем, в котором она при сравнении старой подруги с Петром I отдала предпочтение философу на троне перед царем-плотником:

Монолог Дашковой о реформах Петра I можно назвать программным. К концу XVIII столетия просвещенные патриоты начинали тяготиться постоянным славословием в адрес реформатора и хотели вести родословную своей страны от времен Рюрика, а не с основания Петербурга.

«Некоторые реформы, насильственно вводимые им, – заявила Дашкова, – со временем привились бы мирным путем… Если бы он не менял так часто законов… он не ослабил бы уважение к законам… Он ввел военное управление, самое деспотическое из всех… торопил постройку Петербурга, тысячи рабочих погибли в этих болтах… испортил русский язык»{807}.

Сходного мнения придерживались М.М. Щербатов, Д.И. Фонвизин, Н.И. Новиков. Оно восходило к рассуждениям Жан-Жака Руссо в «Общественном договоре» 1762 г., где философ обрушивался с яростной критикой на петровские преобразования. По его мнению, вместо того чтобы делать из русских немцев, следовало развивать их самобытность, народ нуждался не в цивилизации, а в закалке. Теперь развращенные западной культурой русские ослабеют, подпадут под власть татар или другой азиатской орды, которая следом захватит и Европу{808}.

Однако у княгини и философа были разные отправные точки для негодования. Судя по «Рассуждению о правлении в Польше» 1772 г., «пламенный Жан-Жак» уповал на хранящих самобытность поляков как на заслон от враждебного Севера и Востока. Екатерина Романовна Польши не любила и называла ее жителей «наиболее холопской нацией». Она предъявляла к Петру I претензии не за то, что он лишил Европу щита, а за то, что «уничтожил свободу и привилегии дворян». Речь, в первую очередь, о Боярской Думе, в которой члены высокопоставленных родов подавали государю советы и совместно с ним правили державой. Дашкова считала, что прежде самодержавие было ограничено боярским представительством. Преобразования же начала XVIII в. – своего рода вывих, который требуется исправить.

Ее дядя Панин, исходя из методологии Монтескье в «Духе законов», считал, что Россия не вписывалась ни в один из типов правления: «Государство не деспотическое, ибо нация никогда не отдавала себя государю в самовольное его управление… Не монархическое, ибо нет в нем фундаментальных законов; не аристократия, ибо верховное в нем правление есть бездушная машина… на демократию же и походить не может»{809}. Тогда что? В рамках заявленной схемы Россия двигалась от деспотии к монархии, для которой недоставало только фундаментальных законов.

Монологом о Петре I Дашкова напоминала, что такие законы были – «Уложение» Алексея Михайловича 1649 г. – значит, страна уже являлась монархией, но из-за реформ Петра I потеряла этот статус – качнулась к деспотии. О том, что подобное движение возможно, корреспондентку предупреждал на примере Франции Дидро. Сбившись с пути, русским необходимо вернуться на «правильную» стезю.

Когда-то княгиня предполагала, что эту миссию исполнит Екатерина II, разумеется, призвав в помощницы ее самою. Но, Екатерина, напротив, провозгласила себя продолжательницей дел великого преобразователя. Монолог Дашковой о Петре I – скрытое напутствие старой подруге: не будь деспотична, не меняй законов, не уничтожай привилегии дворян, очисти русский язык… Княгиня ставила императрице политические условия. Поздновато, если учесть мольбы о карьере сына. Негласный договор был уже заключен, но Екатерина Романовна считала себя вправе расширять требования.

В Вене с Дашковой произошел любопытный случай. Вновь, как и в Версале, она опасалась, что ее могут подвергнуть протокольным унижениям: этикет Габсбургов был еще строже, чем французский. Поэтому на предложение встретиться с Иосифом II, наша героиня отвечала с оскорбительной поспешностью: де семья путешествует не ради удовольствия, ни на один день не может задержаться, их уже ждет прусский король, который пригласил Павла Михайловича на маневры. Цитируя эти гордые слова, мало кто из исследователей догадывается, что ими Дашкова не отказывалась, а именно добивалась визита императора. Она подчеркивала, что старинный враг Австрии, Фридрих II принимает ее подобающим образом, и ей стоит поторопиться, раз император Священной Римской империи не поступает так же.

Конечно, Иосиф II, несмотря на болезнь (у него воспалились глаза), решился на частную встречу. Прикрыв лицо зеленым зонтиком от солнечных лучей, он явился в императорском музее – сокровищнице дворца Хофбург, которую вторично посещала Екатерина Романовна, и около часа говорил с путешественницей наедине, без протокола, осыпая комплиментами ее царственную подругу[43].

Старый хитрец Фридрих II, еще не утратив надежду вернуть вес в русских делах, принял Дашковых с помпой. Он даже разрешил княгине присутствовать на военных маневрах, чего обычно не делал для женщин. Оставалось только догадываться, как семья, совершившая триумфальный круг по Европе, будет встречена дома.