– Тогда французский монарх помог бы датскому в его борьбе против наследника короля Фридриха.

Кнут внутренне усмехнулся – врешь, посол! Не станет Филипп выступать против империи. Или ему мало войны на своей земле? Вернется из плена Ричард – и вновь польется кровь английская и французская. До империи ли будет тогда сыну Людовика? Да и к чему ему ссориться с восточным соседом, которому, если вдуматься, он оказывает услугу, ослабляя его конкурента на юге Италии? Ко всему прочему Генрих именно по просьбе Филиппа держит английского короля в заточении. Кнуту было известно и это.

Разгадав тонкую игру епископа, король, не желая распылять свои морские силы, ответил решительным отказом. И епископ понял, что перед ним вовсе не простак. Этого не проведешь. Не так-то легко выбить у него козыри.

– Весьма прискорбно, что беседа не принесла желаемого результата, – произнес он. – Нам не хотелось бы возвращаться домой с пустыми руками, но мы попросту не знали, что король Дании отнюдь не имеет намерения выдавать замуж свою сестру, предпочитая, чтобы она оставалась с ним и состарилась в его доме, у него на глазах. Сомневаюсь, что этим он доставит ей большую радость. Но на все воля Господа и ваша, государь. По-видимому, если вы, конечно, не испытываете ненависти к вашей сестре, вы рассчитываете выдать ее за барона или графа? Что ж, в таком случае пусть она будет всего лишь знатной дамой вместо того, чтобы стать королевой. А нашу миссию позвольте на этом считать законченной.

Епископ явил гордыню. Это поняли все. Дошло, кажется, и до короля. И он испугался, увидев, как его преосвященство, коротко и рывком кивнув, пятится назад. У него оставался последний шанс – деньги. Против такого предложения послам не устоять. Деньги не мешали еще никому, а французскому королю они нужны в его борьбе с Плантагенетом. Да и само сватовство, если раскинуть мозгами, не предполагает ли, в конечном счете, в виде выкупа за невесту его денежный эквивалент, поскольку не может идти речи о территории?

– Не торопитесь, епископ, – остановил он движением руки прелата, уже готового повернуться к нему спиной, – вопрос еще можно уладить. Я готов заплатить золотом или серебром, как вам будет угодно. Всегда полезно иметь союзника в лице короля франков, нежели видеть в нем врага. Думаю, ваш государь мыслит так же в отношении моей страны. Согласны ли вы на это?

Епископ знал, что именно этим и кончится, поэтому предложение не застало его врасплох.

– Полагаю, король Франции будет не против, поскольку два первых пункта оказались неприемлемы для короля Дании, – ответил он. – В силу этого диктовать условия как отвергнутой стороне надлежит нам.

– Я слушаю вас, – скрестил руки на груди Кнут VI. – Какую сумму хотел бы получить ваш монарх?

Епископ не стал советоваться с остальными членами посольства. Цифра была указана задолго до этого, в письме Филиппа.

– Десять тысяч марок серебром, – сказал он, подумав, что сейчас датский король, известный своей экономностью, придет в ужас.

Так и случилось. Кнут VI побагровел лицом и, вскинув брови, уставился на епископа с таким видом, будто это он сам служитель Церкви, а перед ним еретик, отрицающий рождение Спасителя. Он догадался, что цифра эта продиктована самим королем, судя по уверенному тону, каким назвал ее глава посольства. Дороговато же обходилась ему сестренка. Филипп II мог бы и назвать цифру ниже, учитывая, что невеста молода и необычайно красива. Аббат Гийом должен был расписать ее своему королю именно в таких красках, ибо его восхищение добродетелью, кротостью и обаянием датской царевны было, без сомнения, неподдельным. Однако союз с Францией дороже звонкой монеты. Упускать случай породниться с такой державой Кнут не собирался. Прежде чем ответить, он бросил взгляд на аббата. Тот не преминул поддержать епископа:

– Право, государь, стоит ли отказываться от возможности подружиться с французским монархом из-за нескольких монет?

– Нескольких монет?! – едва не подскочил с места Кнут VI. – Монах, на эти деньги можно купить чуть ли не целое государство!

– Вот вы и покупаете его, ваше величество, ведь им будет управлять королева, ваша сестра. Вместе со своим мужем, разумеется, – подобострастно растянул губы в улыбке аббат. – Клянусь посохом Спасителя, весьма недурная сделка для обеих держав.

Епископ покосился на аббата, подумав, не сказал ли тот глупость. Но, похоже, нет. Он посмотрел на Гарта и Герена. Те с бесстрастным выражением лиц ожидали решения датского монарха. Тот, для приличия выдержав паузу, в конце концов дал согласие, но счел нужным прибавить, что такую сумму собрать за один раз не удастся, поэтому она будет выплачена по частям. Епископ поинтересовался, в какой именно срок.

– Он будет самым минимальным, – ответил король.

Послы, поверив на слово его величеству, откланялись. Они были довольны: миссия удалась.

А еще через несколько дней принцесса холодного датского королевства отбыла с послами и своими фрейлинами во Францию. Кавалькада взяла курс на Амьен.

Эрвина не застала сестру в живых – та умерла вот уже как два месяца. Причиной смерти послужило безмерное горе: в крестовом походе погиб ее единственный сын. Бедная женщина, узнав об этом, сошла с лица, почти не питалась, потом стала понемногу чахнуть и увядать, как цветок, лишенный влаги. Полгода прошло, и от старушки, почитай, ничего не осталось; высохшая, с пергаментным лицом, она часто и подолгу стояла на обрыве Соммы и слезящимися на ветру глазами с тоской глядела вдаль – туда, куда ушел ее сын с отрядом воинов. Со временем она все реже приходила сюда, да и то с большим трудом, опираясь на костыль, а потом и вовсе исчезла и с этой кручи, и из памяти людей. Ее нашли неподалеку. Она лежала на земле ничком, вытянув вперед руки и из последних сил успев повернуть лицо в сторону далекой Святой земли, где находился Гроб Господень. Там остался ее сын, и она ушла к нему с открытыми глазами, моля Господа, чтобы даровал ее душе желанную встречу.

Эрвина шла с кладбища по дороге к городу. Она поправила покосившийся крест, посадила в изножье живые цветы, полила их, убрала опавшие листья. И долго стояла, глядя на холмик, который ей указали. Она не молилась. Она давно забыла, как это делается. И не возводила перед собой крест. Она просто смотрела, словно взглядом стараясь пробить толщу земли и в последний раз увидеть лицо усопшей. Она жалела, что не имеет возможности вымолить у нее прощения за то, что так долго не навещала ее. Она плакала, слушая, как шелестят листвой деревья у нее над головой и думая о том, что теперь она осталась совсем одна. А идя с кладбища, она почувствовала, как ее окутывают горькие мысли о собственной кончине. Где, когда придет ее смертный час? В какой земле, под каким деревом? Кто подаст ей воды, когда она, согбенная бременем лет, без сил, без желаний будет умирать в своей хижине – всеми забытая, никому не нужная? Так не лучше ли остаться здесь, рядом с дорогим ей, родным человеком, последним, кто еще у нее остался? Вырыть яму, лечь в нее и уснуть навсегда, повернувшись к сестре. А не выйдет сразу умереть, так ударить себя ножом…