– БиЗед, – прошептала она, – тебе вовсе не обязательно делать это самому. Я прикажу кому-нибудь другому арестовать ее. Останься здесь, пусть тебя подлечат. Тебе нужно отдохнуть и…

– Я все сделаю сам. – Он говорил так, будто Джеруши вообще не существовало. Собирался с силами, чтобы выполнить свой долг. – Меня уже подлечили, комиссар. Я отлично себя чувствую. – На нее он не смотрел. – Я должен сам сделать это. И немедленно, иначе я могу передумать. – Веснушки светились, как звезды, почти белые на его смуглой коже.

Мун только посмотрела на него и застыла как вкопанная.

– БиЗед, что с тобой?

– Ты арестована, Мун, – тихо ответил ей Гундалину.

Мун скрючилась на самом краешке сиденья, уткнувшись носом в лобовое стекло. Авточелнок бесшумно выехал с территории космопорта. В салоне помимо них была еще горстка людей, в основном техников, едущих после работы в город, чтобы присоединиться к праздничным толпам. Карбункул! Вот она и достигла конца своего путешествия, которое было таким долгим и так дорого ей стоило. Она смотрела вперед, в непроглядную черноту за пульсирующими золотистыми кольцами сигнальных огней, которые каждый раз мигали, когда авточелнок иглой пересекал невидимую нить ограждения… Предана, всеми предана…

Мун в бессильной ярости ломала пальцы, чувствуя, как холодные наручники врезаются в запястья. Гундалину сидел рядом, но был теперь отделен от нее непреодолимой пропастью предательства и долга. Что эта женщина такое сказала ему? Или же он всегда собирался поступить именно так? Мун искоса глянула на него и резко отвернулась, заметив, что он потихоньку наблюдает за ней. Взгляд у него был совершенно несчастный, нежный, молящий – это был вовсе не тот железный инспектор Гундалину, с которым она с удовольствием сразилась бы, горя благородным гневом. Она не могла смотреть в его глаза, боясь, что утонет в собственной жалости, в воспоминаниях о том, как хорошо он понимал ее, о том, как глаза его ласкали ее лицо в предрассветных сумерках, как они горели желанием, но никогда ничего от нее не требовали… как она почти ответила на их призыв… почти…

Пусть страдает!.. Черт бы тебя побрал, обманщик, ублюдок! А я-то тебе доверяла! Как ты мог так со мной поступить! Ее голова ритмично стукалась о ветровое стекло, сердце стыло в отчаянии. Он вез ее в тюрьму; еще несколько дней, и ее навсегда увезут с Тиамат, навсегда сошлют на какую-нибудь забытую всеми богами планету. Ведь он тогда даже зачем-то солгал ПалаТион, сказав, что его уже вылечили и он может справиться сам. Она собственными ушами слышала, что он добровольно – добровольно! – вызвался доставить ее в тюрьму; а потом он, наверное, займется ловлей Спаркса, и после сурового приговора они и ее любимого сошлют – на такую планету, где сущий ад, где живут одни преступники… если, конечно, успеют вовремя его отыскать… А если не успеют?..

Она тогда все рассказала этому Сайрусу, стараясь не пробуждать в собственной душе ненависть к нему; она видела, как при воспоминаниях о тех давних временах посветлело его лицо, особенно когда она вспомнила о медали, на которой написано его имя… «Он никогда с ней не расставался; всегда хотел быть таким, как вы, хотел познать все тайны Вселенной…» Сайрус с тайным удовлетворением рассмеялся и пожелал узнать, где его сын пребывает сейчас и нельзя ли с ним встретиться. Она, поколебавшись, сказала, что он сможет легко отыскать Спаркса во дворце Снежной королевы. Сайрус, как и Спаркс, родился после визита членов Ассамблеи на планету Саматхе; позже, во время своего следующего визита туда, премьер-министр Ашвини встретился с сыном, к тому времени уже ставшим взрослым, и взял его с собой. Мун понимала, что Сайрус не может не думать об этом применительно к теперешней ситуации, и, горя надеждой и страхом, рассказала ему о Спарксе и обо всем остальном:

– …И Звездный Бык будет принесен в жертву вместе со Снежной королевой в самом конце Фестиваля – если кто-нибудь не спасет его! – Она понимала, что он потрясен, и изо всех сил старалась еще углубить произведенное впечатление. – Вы можете его спасти! Он внук премьер-министра и ваш сын; никто не осмелится казнить его, если вы прикажете!

Но Сайрус с горькой улыбкой лишь отступил от нее на несколько шагов.

– Мне очень жаль, Мун… племянница… Правда, жаль. Но я не могу помочь тебе. Как бы сильно я этого ни хотел… – Его пальцы дрожали. – Я ничего не могу здесь поделать. Мы всего лишь номинальные вожди Гегемонии, Мун! Игрушечные идолы, забава, порожденная архаическими представлениями. Мы не столько правим Гегемонией, сколько служим ее украшением. Для спасения Спаркса пришлось бы изменить сам принцип Смены Времен Года и связанный с этим древний ритуал, а он имеет слишком большое значение для Тиамат, чтобы я по своему желанию волен был уничтожить его. – Сайрус виновато опустил глаза.

– Но…

– Мне очень жаль. – Он вздохнул и пожал плечами. – Если я чем-то могу помочь в пределах своих личных возможностей, я непременно помогу, только свяжись со мной и вовремя дай знать. Но устроить чудо я не в силах… я бы даже и не знал, с какого конца за это приниматься. Лучше бы ты мне совсем ничего не рассказывала! – Он повернулся и пошел прочь, оставив ее в одиночестве.

В одиночестве… За всю свою жизнь Мун не испытывала подобного одиночества. Авточелнок замедлил ход, выехав после тоннеля на освещенную площадку и притормозив у остановки. Снаружи была видна огромная, построенная человеческими руками пещера и перед ней – широченная, ярко освещенная платформа. Стены пещеры были разрисованы светящимися красками – жестокое, бессмысленное напоминание о Фестивале и конце Зимы. Платформа была абсолютно пуста, если не считать трех отлично вооруженных охранников; лишние люди в космопорту были ни к чему. Итак, отсюда начинается Карбункул… Но Мун по-прежнему не имела ни малейшего представления о том, что же он такое.

Техники вылезли из машины, смеясь и подталкивая друг друга локтями; двое или трое быстро оглянулись на нее, прежде чем исчезнуть в глубине пещеры. Гундалину встал, тяжело закашлялся и жестом велел ей тоже встать и выйти на платформу. Мун двинулась следом за техниками, опустив голову и совершенно запутавшись в невероятном количестве вопросов, роившихся у нее в голове и оставшихся без ответа. На противоположном конце платформы были расположены лифты различных габаритов. Техники уже исчезли за дверями одного из них. Гундалину по-прежнему был в своем старом, покрытом пятнами крови плаще и чьем-то чужом шлеме, так что охранники изучали его полицейское удостоверение более тщательно, чем лицо преступницы, которую он сопровождал. То есть Мун.

Лифт летел все выше и выше, пока Мун не почувствовала, что пустые кишки начинают бунтовать против этого бесконечного подъема. Они не остановились ни разу. Шахта лифта проходила внутри одной из тех гигантских опор, на которых покоился Карбункул, и заканчивалась прямо в центре одного из нижних уровней города, среди разнообразных складских помещений, содержавших некогда товары со всех планет Гегемонии. Впрочем, теперь склады были практически пусты.

Наконец лифт остановился, дверцы открылись, и в кабину ворвались шум, пестрота толпы, пьянящее веселье карнавала, сперва даже оглушив их. Мужчины и женщины, танцуя, точно толпа развеселившихся дикарей, двигались по улице; звучала громкая веселая музыка; даже полупустые складские помещения были заполнены шумом, движением, многоцветьем одежд и лиц местных жителей и инопланетян. Мун отпрянула назад и заметила, что Гундалину тоже ошарашен. Какофония звуков оглушила их, придя на смену хрупкой тишине снегов.