Линдсей не нашла, что на это сказать. Ее взор был прикован к лицу Джини, на котором четко отпечатался след удара. Удар этот, судя по всему, был нанесен тяжелой рукой. На скуле подруги темнел кровоподтек, который, расплываясь, охватывал значительную часть левой половины ее лица.

Джини все время поворачивалась левым боком к стене, пытаясь скрыть свой синяк от собеседников. Однако подобная тактика оказалась не слишком успешной. Роуленд тоже увидел кровоподтек. Линдсей заметила, как изменилось его лицо. Он как-то нерешительно дернулся, словно собирался предпринять что-то, но сдержался. Заметив его пристальный взгляд, Джини загородилась было ладонью, но в следующую секунду безвольно опустила руку. Наступило молчание. Молчание, которое, как показалось Линдсей, было наполнено каким-то низким гулом, звуком не спадающего напряжения. Джини заговорила вновь, полагая, очевидно, что таким образом сможет устранить возникшую неловкость. «Бедняжка», – жалостливо подумала Линдсей.

– Вдумайтесь хотя бы в то, как он расписывал ее личные достоинства, – произнесла Джини. – Говорил что-то об искренности…

– Там была не только искренность, но и внимание к другим, смелость, милосердие, великодушие, – откликнулся Роуленд, не сводя глаз с ее лица. – Это его точные слова. Если ему верить, она была само совершенство.

– Да. И к тому же religieuse. Еще что-то об открытии волшебного мира – Лазар говорил об этом в самом конце… Но он полностью обошел вопрос о времени, не сказав ни слова о том, как давно знает ее.

– Много-много лет, – произнес Роуленд. – Время не властно над чувствами – он явно намекнул на это в заключение своей речи. И ее смерть ничего здесь не изменила.

– Интересно, они раздадут текст? – нетерпеливо перебила его Джини. – Я ничего не записала. Хотела, но…

– Раздадут. Уже раздают, наверное. Но нам он не потребуется. Самое важное осталось у меня в памяти.

Джини тихо вздохнула, судорожно сжимая и разжимая пальцы. Линдсей посмотрела сперва на нее, потом на Роуленда и тихонько попятилась от них. Третий – лишний…

Надо было уходить – быстренько и под благовидным предлогом. Она сказала, что у нее назначена встреча с Марковым. И это вовсе не было выдумкой: встреча должна была состояться до начала дневного показа коллекции Шанель. Впрочем, точно с таким же успехом Линдсей могла бы объявить, что в следующую минуту улетает на Марс, – эти двое прореагировали бы на подобное сообщение с неменьшим безразличием. Сейчас они молча смотрели друг на друга, и их молчание было не менее красноречивым, чем самое бурное словесное объяснение.

Линдсей быстро пошла прочь. На углу она обернулась. Джини теперь стояла спиной к стене, низко опустив голову. Роуленд стоял перед ней. Его ладони упирались в стену по обе стороны от ее головы. Он о чем-то с жаром говорил.

Как раз в тот момент, когда Линдсей обернулась, он завершил тираду, и Джини медленно подняла голову, посмотрев ему прямо в глаза. У Линдсей не было никакого желания шпионить за ними. Завернув за угол, она начала пробираться сквозь толпу, все еще выливавшуюся из Дома Казарес. Во второй раз за день разноязыкое вавилонское столпотворение поглотило ее, и ей пришлось как следует поработать локтями, чтобы вырваться на свободу.

Сейчас ей срочно нужен был Марков. Ей как лекарство, как воздух требовалась доза его спокойной мудрости. Линдсей не представляла себе, как без этого допинга проживет остаток нескончаемого дня. Фотограф способен был не только ободрить ее, но и дать ей чувство перспективы, жизненной цели. Стоит ему лишь слегка изменить фокус, и все ее нынешние передряги отодвинутся далеко-далеко. А может быть, отступит и боль – реальная, физическая, навязчивая. Именно эту боль имеют в виду, когда жалуются на то, что раскалывается голова. Однако сегодня с утра у Линдсей болела не голова. Щемящая боль поселилась в ее сердце.

* * *

«Сколько же времени прошло с тех пор, как исчезла Линдсей? – задумалась Джини. – Десять минут? Пятнадцать?» Может, больше. Может, меньше. Время, взбунтовавшись, отказывалось течь обычным порядком. Она посмотрела на Роуленда, который стоял рядом, спиной к стене.

Дыхание его было учащенным, как после бега. Можно было на расстоянии почувствовать владевшие им злость и возбуждение.

– Я хочу просто работать, Роуленд, – повернулась она к нему лицом и прикоснулась к его руке. – Пожалуйста, не будем о другом… Может, я и в самом деле больше ни на что не годна, но поверь, работать я умею. Я хочу полностью сосредоточиться на этом материале, хочу собрать все кусочки воедино, но прежде всего хочу разыскать Майну. Ты же соглашался на это, Роуленд. Ты сам говорил, что это возможно.

– Говорил…

Поколебавшись, он тоже поднял глаза. Ее лицо белым пятном маячило перед ним. Но этот кровоподтек… Смотреть на него было выше его сил. И глаза… В них читалась отчаянная мольба. Когда она так смотрела на него, не было ничего на свете, в чем он мог бы ей отказать. Интересно, понимает ли она это? У него было такое ощущение, будто Джини видит его насквозь со всеми его слабостями. Да, пожалуй, она все-таки понимает, какую власть имеет над ним.

– Прошу тебя, Роуленд, – продолжила Джини. – Я не могу сказать тебе многого. Это будет против правил. Твое дело – сторона. Со всем должна разобраться я сама. Сама справлюсь – как сумею и когда сумею. Вряд ли я смогу сейчас тебе что-нибудь объяснить, даже если бы очень захотела. Слишком много всего произошло за такое короткое время. Теперь понимаешь, почему мне так хочется полностью заняться работой? Взяться за что-то достаточно простое и ясное. За то, что требует последовательных шагов: сначала одно интервью, потом другое… Прошу тебя, Роуленд, помоги мне. Понимаю, мне следовало бы бороться самой, но я не могу. Во всяком случае, не сегодня, не сейчас.

Какую-нибудь минуту назад Роуленд мог поклясться, что эта женщина никогда в жизни не признается в собственной слабости. А потому это признание не могло не тронуть его до глубины души. Ему почти непреодолимо захотелось сжать ее в объятиях, однако он понимал, что это в нынешней ситуации было бы неправильно, нечестно. Она сама косвенно давала ему это понять.

– Прекрасно. – Роуленд на полшага отступил от нее, лицо его стало замкнутым, даже несколько недоверчивым. С тревогой наблюдая за ним, Джини обреченно подумала: «Отстраняется. Я ему не нужна…»

– После твоего ухода я работал, – снова заговорил он, глядя мимо нее, на дорогу. – Поскольку ты запретила мне быть с тобой, пойти за тобой…

– Роуленд, прошу тебя, не надо об этом.

– Мне не оставалось ничего иного, как взяться за работу. По обыкновению. Поговорил с французской полицией, сделал еще несколько звонков. Внезапно я осознал нечто очень важное – то, что вчера вечером мы с тобой упустили из виду. Вещь простая, вполне очевидная. Но тем не менее нами почему-то не замеченная. – Он на секунду прервался, чтобы посмотреть на часы. – Итак, могу сообщить тебе, что у нас есть выбор. В расследовании наметились два перспективных направления. Можно попытаться побеседовать с той служанкой, которую вчера навещала Казарес, хотя я и уверен, что Лазар уже фактически взял ее под стражу, надежно оградив от прессы. Или же… – Роуленд пытливо посмотрел на нее. – Или мы можем поговорить с той девицей – Шанталь. Сейчас она в полиции, и если мы поторопимся, то еще можем ее там застать.