— Ну, прости. Я просто свинья. Я не хотел этого. Ты очень милая девушка, Лиззи, правда, и я не хотел тебя расстроить. — Он прижался губами к ее макушке. — Ну, вот. Не плачь. Не обращай на меня внимания — у меня плохое настроение, но ты тут ни при чем.

Рыдания начали понемногу стихать. Лиззи подняла голову и проговорила, запинаясь и судорожно глотая воздух:

— Ты считаешь меня глупой — ты думаешь, что все, что я делаю, — глупо…

— Нет, вовсе нет, — успокаивающе сказал он. — Честное слово, нет.

Из ее носа потекла серебристая струйка. Оливер достал из кармана носовой платок.

— Вытри нос.

Высморкавшись, она воскликнула:

— И ты считаешь меня глупой маленькой девочкой!

Он привлек ее к себе и снова начал похлопывать по спине. Нет, не маленькая девочка, подумал он, ощутив прикосновение ее груди. Неожиданно в глубине его тела начала закручиваться спираль желания. В сознании вдруг возникла раздражающая картина: его мать, голая, в постели с каким-то безликим любовником. Оливер почувствовал, как движение его руки по спине Элизабет едва заметно изменилось, превратившись из дружеского утешения в любовную ласку. Он хотел ее. Он сохранил достаточно трезвости, чтобы понимать, что почти любая женщина способна пробудить в нем желание, что секс всегда действовал на него лучше, чем алкоголь, и что только это острое и сильное наслаждение способно, быть может, стереть тяжелые мысли.

— Элизабет, — прошептал он, и она подняла голову.

— Я люблю тебя, Оливер, — сказала она. — Все дело в этом — я люблю тебя.

Глядя в ее доверчивые темные глаза, он на мгновение осознал, что должен отстраниться и уйти, не делать того, что собирался сделать. Но только на мгновение.

Он начал целовать ее. В голове мелькнула мысль: нет ничего страшного в том, что происходит, в том, что они с Элизабет делают, потому что за Элизабет Кемп стоит дом, земля и будущее.

Отпуск пошел наперекосяк с самого первого дня. Чтобы избавить Ральфа от тягот путешествия в поезде и на пароме, Фейт купила билеты на самолет до Парижа. Во время полета Ральф не переставал ворчать:

— Отвратительно. Тебя везут, как сардину в банке. Не успеешь опомниться, а путешествие уже закончилось.

В Париже Фейт в качестве особого и крайне дорогого сюрприза для отца забронировала номер в отеле «Крийон». Но Ральфу там не понравилось. Он без конца жаловался на персонал («холуи, лизоблюды») и на еду («сплошная мешанина»), поэтому Фейт была рада, что через два дня они могут оттуда уехать. Помогая отцу в поисках потерявшейся перчатки, она то и дело поглядывала на часы.

— Я куплю тебе новые перчатки, папа. Мы опаздываем на поезд.

— Не могу же я просто так бросить здесь вполне приличную пару перчаток. Нечего ворчать, Фейт. Опоздаем на этот поезд, сядем на следующий.

— Но у нас уже куплены билеты! В вагон первого класса!

— В первый класс? Зачем ты это сделала? Во втором классе попутчики гораздо интереснее, я всегда тебе это говорил. Кстати, куда мы едем? — спросил Ральф, сверкнув глазами.

— В Бордо. А во вторник мы поедем в Ниццу и проведем три дня там, затем — в Марсель. Потом мы четыре дня будем гостить у Николь, затем…

— Я не хочу ехать в Бордо. У меня о нем плохие воспоминания. В двадцатые годы мы с Поппи держали там бар, ты помнишь, Фейт? Я хочу в Бретань. — Ральф протиснулся за спинку кресла и через минуту выбрался оттуда, триумфально сжимая в руке перчатку. — Я никогда не видел знаменитых каменных столбов в Карнаке. Я всегда хотел посмотреть на них.

— Но, папа, — возразила Фейт. У нее засосало под ложечкой — такое часто бывало во время разговоров с отцом. — Мы не можем ехать в Бретань. Я все спланировала заранее — гостиницы, поезда, все.

— Ты не можешь спланировать все! — зарычал он. — Какое может быть удовольствие от поездки, если все идет по плану?

— Папа…

— Самые лучшие моменты в жизни — те, что случаются неожиданно! Неужели ты не знаешь этого, Фейт?

В итоге они отправились в Бретань — в битком набитом вагоне второго класса, в одном купе с кюре, монахиней, сельскохозяйственными рабочими и школьниками. Ральф спорил с кюре и монахиней о религии и объяснял рабочим устройство ирригационной системы, которой он пользовался на своем огороде. Потом вынул из кармана фотографию и показал ее всем пассажирам купе.

— Это мой сын, Джейк. Мальчик сейчас путешествует — быть может, вы встречали его?

Попутчики цепляли на нос очки, рассматривали фото и качали головами. Фейт прикусила губу и отвернулась к окну.

В Юэльгоа они гуляли вдоль озера и ели в кондитерской пирожки с черносливом. В Роскофе бродили по берегу, глядя на серое штормовое море и рыбачьи лодки, покачивающиеся на волнах. В Карнаке Ральф обошел всю длинную линию менгиров, то и дело трогая ладонью древние камни с нескрываемым изумлением на лице.

Они останавливались на ночлег в маленьких пансионах, переезжали с места на место на автобусах и поездах. Однажды, когда выдался погожий день, Ральф настоял на том, чтобы взять напрокат велосипеды. Фейт крутила педали с замирающим сердцем, стараясь не отстать от отца, который бесстрашно бросался в поток машин. Она все реже смотрела на часы и не задумывалась о том, какое сегодня число и день недели. В Кемпере она купила старинные кружева и керамические миски, расписанные в изумительных красных, синих и зеленых тонах, а в лавке старьевщика обнаружила отрезы старой парчи, несколько пар пожелтевших шелковых чулок и свернутые в рулон, обтрепавшиеся по краям афиши довоенных певцов.

Кто-то сказал ей, что в Ване есть крытый средневековый рынок, и они направились туда, чтобы побродить по узким средневековым улочкам. Тамошние лавки напоминали пещеры с сокровищами. Фейт забыла о Ральфе, забыла о «Холли-Блю» и о загадочном шантажисте. Роясь в дырявых свитерах и заношенных корсетах, она откопала вечернее платье сливового цвета на тонких бретельках и кружевную юбку викторианских времен. Чем глубже зарывалась она в кучу старой одежды, тем сильнее стучало сердце. Наконец она вытащила свое сокровище и, расплатившись с хозяином лавки, понесла добычу на солнечный свет. Увидев Ральфа, сидящего за столиком уличного кафе напротив, Фейт закричала:

— Посмотри, что я нашла, па!

Машины со скрежетом затормозили, когда она бросилась через дорогу.

— Это же Поль Пуаре, явно под влиянием балетных костюмов Лео Бакста![54]

Ральф прищурил глаза.

— Я видел «Шехерезаду» в Париже в тысяча девятьсот десятом году… или это было в одиннадцатом?

Фейт села и осторожно, с благоговением развернула платье.