Как ангел с неба он слетает,

Зато дерется он – как черт!

Свои первые прыжки с парашютом я совершил при штабе 8-го ВДК в Полоцке, а затем, после его расформирования, прыгал уже в 105-й Гвардейской Воздушно-десантной Венской Краснознаменной дивизии, штаб и несколько полков которой дислоцировались в Костроме. Там я занимал уже должность заместителя командира дивизии по технической части.

В десантных войсках было много интересных традиций. Но одна из них особенная, касающаяся только офицеров – игра в преферанс в воздушных кораблях (так было принято называть самолеты с десантом на борту) во время перелетов к месту высадки, длившихся по часу и более. Штурман самолета за 15 минут до десантирования предупреждал играющих, и те успевали «расписать пульку».

Ну а вообще здесь, в дивизии, мне пришлось поближе узнать «Дядю Васю» Маргелова – и его крутой характер, и его душевность.

Помню, однажды он очень строго наказал меня за то, что во время моего отпуска командир одного из полков, решив построить для техники к зиме более совершенные укрытия, уже в конце лета сломал все старые. Но не рассчитал силы и средства, и в осень техника осталась под открытым небом. Меня, только что вернувшегося из отпуска, вызвал в полк прибывший с инспекторской проверкой командующий ВДВ, генерал Маргелов. На мою попытку оправдаться тем, что я был в отпуске и вообще не знал о таком решении командира полка, генерал едко заметил: «Отпускные получал? Так прежде, чем уезжать, надо было спланировать все дела наперед. Вот и отвечай теперь за планирование. – А потом добавил: – Командира полка я тоже накажу, но он просто глупец, а ты мне нравишься, мне такие десантники нужны. Поэтому с тебя и спрос больше. Поймешь и, уверен, сделаешь все, чтобы не промахнуться в дальнейшем». Командира полка он снял с должности. Поразмыслив, я пришел к выводу, что наказан я сурово, но справедливо. И мне удалось склонить нашего комдива, генерала Симонова, мобилизовать силы всей дивизии, чтобы исправить положение в этом «проштрафившемся» полку.

Не могу не остановиться хотя бы на краткой характеристике своего командира, генерала Симонова Михаила Егоровича. Перед тем как ему было присвоено это высокое звание, где-то раскопали, что он на фронте, будучи всего-навсего старшиной, командиром музыкантского взвода одной из дивизий, присвоил себе звание не то капитана, не то майора. Дело передали в ЦК (без его решений тогда генеральских званий не присваивали). Занимался подобными делами Комитет партийного контроля при ЦК КПСС, который возглавлял Матвей Федорович Шкирятов. Узнал он обстоятельства тех давних событий, при которых отступавший под натиском противника батальон этот старшина остановил и повел в атаку. А когда был тяжело ранен, то в госпитале раненые солдаты этого батальона назвали его своим комбатом, ну а там решили: раз комбат, то или майор, или, в худшем случае, капитан. Так что после ранения из госпиталя Михаил Егорович вышел со справкой о ранении уже как офицер. Шкирятов на эти обстоятельства отреагировал мудро: «Многие тогда бросали не только батальоны и полки, а этот – наоборот. Значит, оправдал он это свое фронтовое звание. Так тому и быть». И подтвердили ему задним числом то, фронтовое звание и присвоили генеральское.

А я в свои тридцать три года с небольшим получил в это время звание полковника.

Характер у генерала Симонова был сложный. Это от него я слышал такую фразу: «Тенором не командуют!» Весьма образно! Видимо, это у него была профессиональная (музыкант же!) поговорка. Был у него тоже заместитель, но «по строевой», так сказать, мой коллега, полковник Сорокин Михаил Иванович, и вот что-то между ними не заладилось. Все-таки генерал был слабее в тактических вопросах и в военной теории вообще, чем Михаил Иванович. И комдив решил избавиться от «соперника» по принципу: какой же начальник потерпит рядом подчиненного умнее себя. Но надежнее способа, чем выдвинуть его на повышение, не нашел. А в результате – комдив Симонов так и умер генерал-майором, а Михаил Иванович Сорокин со временем стал командующим войсками ЛенВо, а затем и генералом армии, заместителем Министра обороны СССР. К сожалению, он уже несколько лет назад тоже покинул этот мир.

Вскоре в моей службе произошли неожиданные перемены. По случаю опухоли щитовидной железы мне была сделана операция, и я был признан негодным к дальнейшей службе в десантных войсках, что меня весьма огорчило и расстроило. Прыжки с парашютом я полюбил и совершал их с удовольствием. По минимальным нормам, офицер ВДВ моего ранга должен был совершать не менее трех-пяти прыжков в год, но мне очень нравились прыжки и даже удавалось делать по двадцать или тридцать в год в самых различных условиях, зимой и летом, днем и ночью и даже с приводнением. Правда, в этом случае прыгали мы со специальным снаряжением, куда обязательно входил спасательный жилет, автоматически надуваемый воздухом в нужный момент.

Заключение медиков было безоговорочным: «Не годен к службе в ВДВ», и я решил вообще уволиться в запас, поскольку не представлял себя вне этих полюбившихся мне войск. Это немного походило на мои фронтовые доводы при возвращении в штрафбат после ранений.

Написал я тогда рапорт об увольнении, и он «по команде» ушел в Москву. Вызвал меня генерал Маргелов, который тогда за какие-то грехи его подчиненных был смещен с должности командующего ВДВ, но не согласился покинуть войска и остался заместителем командующего. Посожалел он о случившемся со мной и посоветовал не торопиться с увольнением. Однако, встретив мой решительный ответ, что, кроме как в ВДВ, служить нигде больше желания нет, рапорт подписал.

Долго ходил этот рапорт по разным инстанциям, но в конце концов на нем появилась окончательная резолюция бывшего тогда Главкома Сухопутных войск, будущего министра обороны, Маршала Советского Союза А.А. Гречко: «Молодой, еще послужит».

Вот так я и оказался начальником автослужбы 38-й армии в Прикарпатье, штаб которой стоял в Станиславе, ставшем вскоре Ивано-Франковском. По делам службы много приходилось бывать и в Закарпатье. Живописные горы, водопады, богатая природа, своеобразная гуцульская архитектура – все это разнообразие интересовало и обогащало новыми впечатлениями.

Конечно, новыми были для меня и впечатления о людях, с которыми теперь приходилось работать. Хорошо запомнился командующий армией, генерал-майор Н.Г. Штыков, человек желчный, злой, казалось, просто ненавидящий всех своих подчиненных. При очередных разносах (похоже, только из них и состояла его деятельность) переходил на унижающие человеческое достоинство оскорбления. Невольно вспоминался командующий ВДВ генерал Маргелов, наш «Дядя Вася», да и многие наши фронтовые командующие.

Вскоре Штыкова сменил генерал Ухов. В противоположность своему предшественнику, обладал он нравом веселым. Правда, иногда горячился, срывался на грубые выражения, но быстро остывал и говорил самокритично: «Ну, как я тебя отчихвостил? Не обижайся, со мной это иногда бывает».

При нем на должность члена Военного Совета армии пришел полковник Средин Георгий Васильевич, человек редкой души, напомнивший мне моего первого командира – младшего политрука Тарасова. Обладал Георгий Васильевич проницательным умом, собственным мнением по всем вопросам военного бытия. Помню, как-то один московский инспектор из Главного Политуправления сделал ему замечание, что в военных городках дивизии, где начальником политотдела был толковый, остроумный, энергичный полковник Репин И.П. (фронтовые пути которого, как и мои, проходили через Варшаву и Берлин), мало яркой, наглядной агитации, и привел в пример городской парк, где этой агитации было в изобилии. Тогда Георгий Васильевич спросил его, что именно по своему содержанию ему больше всего там запомнилось. А тот замялся, сказал, что не помнит. Тогда Средин прямо сказал этому проверяющему: «Зачем это обилие лозунгов, если их содержание не оставляет следа в душе и памяти человека?» И москвич сконфузился.