Мы благополучно вернулись домой. Наша теплозащита выстояла. Теперь я хотел посмотреть на нее и увидеть, в чем мы были неправы

После стандартного посещения кабины летным врачом мы переоделись в синие комбинезоны и спустились вниз по трапу из бокового люка. Нас встречал администратор NASA Джеймс Флетчер. Мы обменялись рукопожатиями и развернулись, чтобы осмотреть «Атлантис». Небольшая группа инженеров уже собралась под правой передней стороной фюзеляжа. Они с недоверием качали головами. Повреждения оказались гораздо сильнее, чем кто-либо из нас мог вообразить. В конечном итоге техники насчитали семь сотен ободранных плиток, протянувшихся на половину длины «Атлантиса». Они намного превосходили любые повреждения теплозащиты, зафиксированные прежде. Некоторые из наиболее пострадавших плиток проплавились до большей глубины, чем в результате первоначального кинетического повреждения. Область вокруг утерянной плитки покалечило особенно сильно, и алюминий здесь имел явные следы воздействия высокой температуры. Однако «эффекта молнии» не произошло, как инженеры и обещали. Если бы кто-нибудь из них присутствовал здесь, у корабля, я бы обнял и расцеловал его.

Нам здорово досталось, но мы уцелели и могли обсуждать случившееся! Повреждение оказалось в том единственном месте, где оно могло существовать и не привести к гибели. Оно начиналось в нескольких метрах позади углеродного композитного носового кока и заканчивалось за пару метров до углеродных панелей передней кромки крыла. Если бы удар пришелся на любую из этих областей, защищенных углеродным композитом, мы бы предвосхитили судьбу экипажа «Колумбии», сгоревшего при приземлении 15 годами позже, с той лишь разницей, что нашей могилой стал бы Тихий океан.

Нам повезло даже с местоположением плитки, которая была утрачена. По счастливой случайности она закрывала участок, где была смонтирована антенна, и под ней алюминиевая конструкция была толще, чем в других местах. Если бы отлетела другая плитка, обшивку могло прожечь насквозь и яростная тысячеградусная плазма ворвалась бы во внутренности «Атлантиса». Господь определенно позаботился о нас. Когда Хут закончил осмотр корабля, я услышал, как он проворчал: «Мне очень интересно, что на все это скажет теперь ЦУП?»

Через несколько дней мы услышали и их рассказ. Качество телевизионных кадров, которые получили в ЦУП от нас, было очень низким. Инженеры были уверены, что повреждения носят локальный характер и невелики. Мне хотелось сказать: «А надо было нас слушать», но они это и так знали. Не было никакого резона тыкать их носом в допущенную ошибку. В конце концов это не имело никакого значения. Даже если бы в ЦУП признали, что повреждения неминуемо приведут к разрушению корабля и нашей гибели, что можно было бы сделать? Да ничего. Билет домой всегда включал полет через доменную печь плотных слоев атмосферы. Мы не могли волшебным образом обойти этот участок – ни сверху, ни снизу, ни сбоку. Мы не смогли бы отремонтировать повреждения. Не было космической станции, на которой можно было бы укрыться. Нашей единственной надеждой мог стать второй шаттл, пришедший к нам на помощь, но у нас не хватило бы кислорода, чтобы дождаться его. Все, что мы могли сделать, – это отстрелить манипулятор и слить за борт всю воду и все излишнее топливо, чтобы свести к минимуму вес корабля и снизить тепловые нагрузки, но и эти усилия были бы напрасны. Избавление от лишнего веса сделало бы возвращение лишь чуть-чуть холоднее. Как и шпаргалки по аварийному приводнению, рекомендации ЦУП в этом случае относились бы к категории «чтобы было что почитать перед смертью».

ЦУП нашел объяснение разрушению носового обтекателя SRB. Они изменили производственный процесс, намереваясь защитить ускорители от аэродинамического нагрева во время запуска. На послеполетном отчете о происшествии на планерке в понедельник другие с подозрением спрашивали, сколько еще раз эти операторы логарифмической линейки нарушили первое правило инженерного ремесла: «Лучшее – враг хорошего». Всем нам хотелось залезть на крышу и орать во весь голос: «Если работает, не трогай!»

Во время того же послеполетного отчета Хут напомнил постдокам о нездоровом юморе военных летчиков. Во время нашего полета произошло ужасное землетрясение в Армении, приведшее к гибели 25 000 человек. В теленовостях все еще показывали кадры рабочих в масках, извлекающих трупы из-под развалин. «Я знаю, что большинству из вас очень любопытно узнать насчет нашего секретного полезного груза. – Хут сделал паузу, пока в аудитории не воцарилась заинтересованная тишина. – Хотя я не могу пока вдаваться в детали конструкции, могу сказать, что Армения была нашей первой целью». Военные астронавты засмеялись. Немногочисленные постдоки скорчили брезгливые гримасы, а Хут добил их, добавив: «И наше оружие могло только глушить!» Этот комментарий вновь вызвал смех и несколько укоризненных женских взглядов: «И когда вы только повзрослеете, парни?»

Через несколько дней после приземления Рей Седдон наградила наш «свинский экипаж» другим прозвищем. Мы стали «экипажем Гриссома». Название обыгрывало эпизод известного фильма «Парни что надо!». После того как Алан Шепард вернулся из своего полета с титулом «первого американца в космосе», его с женой приняли в Белом доме Джон и Джеки Кеннеди. Фильм описывает, как Гас Гриссом и его жена ожидали аналогичных почестей, когда он вернулся из космоса, совершив второй американский суборбитальный полет, но этого не случилось. Вторые лица в Белом доме не ночуют. Так что ярлык «экипаж Гриссома», приклеенный Рей к команде STS-27, намекал на то, что мы не нашли в своих почтовых ящиках приглашений в Белый дом, в то время как экипаж STS-26 был принят президентом и Нэнси Рейган. В превосходной пародии на эпизод, где миссис Гриссом сетует на «дискриминацию», Рей, утрируя свой и без того сильный теннессийский акцент, произносила: «Ты хочешь сказать, что я не встречусь с Нэнси и Рональдом?!»

Хотя казалось, что мы останемся невидимками в гражданской жизни, в качестве «призраков» мы все-таки совершили послеполетный тур по стране. Мы посетили секретный Центр управления полетом нашего полезного груза. Мы продемонстрировали фильм об отделении спутника и поблагодарили всех, кто внес вклад в выполнение этой миссии. Все было честь по чести, пока Хут не преподнес командиру войсковой части фото, подписанное всем «свинским экипажем». На фото был изображен наш полезный груз в свободном полете с надписью Шепа: «Утритесь, собаки-коммуняки!» Группа военных столпилась вокруг, чтобы разглядеть снимок. Они не могли дождаться, пока картинку повесят на стену. Шеп дал им почувствовать себя воинами – каковыми они и были.

Во время нашего визита в Вашингтон мы были приглашены в Пентагон рассказать членам Объединенного комитета начальников штабов о нашей миссии. При входе в кабинет мое сердце билось столь же часто, как в момент посадки в кабину шаттла. В зале сияло достойное созвездие, включая пять четырехзвездных генералов и адмиралов. Но, когда мимо прошла миловидная женщина-лейтенант, Хут тихо издал свое характерное «хрюканье» мне в ухо. «Господи, – подумал я, – он что, так никогда и не успокоится?» Председатель Объединенного комитета начальников штабов адмирал Уильям Кроуи сидел не более чем в пяти метрах от нас, а Хут похрюкивал при виде его адъютанта! В зависимости от точки зрения это можно было рассматривать как падение, но и как новые высоты полета «свинского экипажа». Я незаметно ткнул его локтем в бок. Если я сейчас заржу от его выходок, должность мойщика унитазов на базе Туле́ может вновь встать на повестку дня.