– По мне, так ты в любом случае играешь лучше.

Оркестр затих, тишину нарушали лишь редкие покашливания в зале.

– Наш выход, – объявил мистер Дэвис, настоятельно пропуская ее первой. Этта вышла из-за кулис, наполовину ослепленная софитами по краю сцены, и прошла на свое место рядом с режиссерским пультом. Зная, что это заставит подругу рассмеяться, Этта торжественно пожала Габи руку, как пожала бы любой другой первой скрипке, и та порозовела, с трудом сдерживая хихиканье. Мистер Дэвис занял место перед оркестром и покосился на Этту.

Она в последний раз глянула в зал, на линии светильников под каждым рядом кресел, смотревшиеся ожерельями из звезд.

Обычно в начале концертов солисты немного «отдыхали». Но Мендельсон порвал с общепринятой традицией: у него скрипка вступала с самого начала, выводя мелодию в ми миноре, которая, как он рассказывал другу, «не давала ему покоя», пока он не вставил ее в концерт. Этте всегда безумно нравилась эта история. Было что-то прекрасно-человеческое в попытке поймать чувство, музыкальный отрывок и перевести его на универсальный язык нот, пока тот не пропал.

Концерт для скрипки с оркестром ми минор Мендельсона плавно перетекал из одной части в другую: allegro molto appassionato ми минор, andante до мажор и, наконец, allegretto non troppo – allegro molto vivace ми мажор.

«Что же, – думала Этта, прижимая скрипку к плечу, – я надеюсь, ты слушаешь, Элис». Потому что она собиралась выложиться как никогда: выжать из концерта все эмоции до последней капли.

Мистер Дэвис вскинул руки.

Этта глубоко вдохнула.

Почувствовала, как по ее обнаженным рукам пробегает воодушевление.

И они начали.

Трудно точно описать, что она чувствовала, пока играла. Лучшее описание, приходившее ей в голову – это ощущение целостности, когда до этого не осознаешь, что в тебе чего-то не хватает. Она стала каплей в огромном потоке, ровно, без колебаний текущем вперед. Музыка пела голосом прекрасного, когда ее собственный смолкал.

Этта знала этот концерт так хорошо, что ей почти не приходилось раздумывать над исполнением бравурного восходящего пассажа, после которого оркестр заново отдавал вариации на главную тему солисту. Когда она достигла каденции, прошла через ее колебания ритма от одной восьмой до трех восьмых и шестнадцатых, ее мышцы разогрелись от прыжков смычка, а кровь застучала в висках. Этта, закрыв глаза, двигалась вместе с музыкой, сгибаясь, скручиваясь. Ее затопило облегчение – от того, что, играя, она по-прежнему чувствовала рядом с собой Элис, от того, что она все так же ощущала восторг от исполнения, даже когда Элис уже не было рядом, чтобы разделить его с нею. И снова задумывалась: зачем же сдерживаться, когда так невероятно хорошо лететь.

Краем глаза она видела, как мистер Дэвис расслабился и полностью отдался музыке. Добравшись до своего первого короткого перерыва, Этта рискнула глянуть в сторону зала. Что-то светлое привлекло ее внимание и заставило посмотреть в правый конец первого ряда.

Роуз.

Имя пронеслось в голове бешеным разрядом молнии. Но ее уже нельзя было приручить, поймать, остановить.

На маме было темно-синее платье, повязку на горле наполовину скрывал шарф, и она смотрела на Этту с бледной улыбкой на лице. Этта осторожно втянула воздух, чтобы не ахнуть. Когда она увидела Роуз, ее словно бы пробило током, оглушив так, что она чуть не пропустила свою следующую партию. Но, единожды увидев маму, Этта уже не могла от нее оторваться, не могла не поворачиваться к торжествующей гордости на мамином лице. Когда Роуз бросила взгляд в другой конец ряда, Этта чуть не выронила скрипку.

Генри сидел на самом краешке кресла, водрузив локти на колени, закрывая рот руками, словно пытался сдержать что-то: слово или чувство, рвущееся наружу. У Этты зашлось сердце, ей казалось, она взлетает над сценой, вылепляя музыку своей скрипкой. Она хотела было заткнуть, погасить распирающую грудь волну эмоций, но, когда луч света выхватил слезы на его глазах, Этте пришлось отвернуться, чтобы не заплакать самой.

Как?

Снова быстрый темп – они перешли ко второй части, и вопрос растворился в шквальном порыве нот. Но затем у нее снова был перерыв, и она опять поглядела в зал, ища их лица, чтобы убедиться: они по-прежнему здесь.

Заиграли анданте, и тональность сменилась с начальной ми минор на более медленную до мажор, потом на ля минор, становясь мрачнее. Партия солиста стала дрожащей, неровной, требуя полного сосредоточения до тех пор, пока они не переключились обратно к теме в до мажор и не соскользнули плавно к спокойному заключению.

Они здесь.

Как они здесь оказались?

После второй части настал черед четырнадцатитактового перехода обратно к ми минорной теме для нее и ее верных струн, и Этта собралась с духом перед быстрой сонатой рондо. Оторвав глаза от струн, она снова не удержалась от того, чтобы взглянуть в зал, туда, где одинокая фигура, полускрытая в тени, стояла, прислонившись к стене. Этта скосила глаза, пытаясь разглядеть лицо. Эти плечи… то, как он держал голову…

Словно почувствовав ее взгляд, он отклонился к тусклому светильнику на стене за спиной.

И внезапно Этту охватило восторженное счастье, промчавшись по ней тысячей трепещущих перьев.

Она чувствовала, как оно взрывается внутри, пока весь оркестр как один играл искрометный финал, и музыка снова потребовала от нее полной концентрации. Ее сознание едва поспевало за пальцами, и ей приходилось уговаривать себя: «Помедленнее, не торопись»…

Николас!

Этта парила сквозь восходящие и нисходящие арпеджио, пытаясь не улететь со сцены, за пределы музыки. К тому моменту, как она достигла исступленной коды, Этта улыбалась, едва не взрываясь от скорости, с какой мир снова обретал краски. Теперь она играла всему миру – пусть слышит, и не важно, что ей может больше не выпасть такая возможность, не важно, что спокойная жизнь, которую она выстраивала последние несколько месяцев, грозила вот-вот рухнуть. Этта извлекла финальную ноту и почувствовала, как крыша над головой раскололась и, наконец, вновь впустила свет звезд в ее мир.

За стуком сердца она даже не слышала аплодисментов. Только смутно вспоминала потом рукопожатие мистера Дэвиса, его слова, потерявшиеся, когда она повернулась благодарить оркестр. Габи пришлось показать ей глазами на передний край сцены, чтобы напомнить о выходе на поклоны.

Этта первая сбежала со сцены, сунув скрипку в футляр за кулисами, и устремилась в артистическую, а оттуда в западную галерею, опоясывавшую зал. Буфетчик вздрогнул, увидев безумный блеск в ее глазах, когда она пролетела мимо него к выходу и чуть ли не с грохотом ворвалась в фойе.

Николас не ушел далеко – стоял, прислонившись к неработающим кассам. Любому другому он показался бы воплощением беззаботности, но Этта с легкостью прочитала неуверенность в его позе, в том, как он старался впитывать свет и звуки раскинувшегося вокруг мира. Одну руку он держал в кармане современных слаксов свободного кроя, а другой приглаживал накрахмаленную рубашку с пристегнутым воротничком.