Батталь тоненько заскулил, не отпуская глазами лезвие.

– Это хорошо, что ты сознаешь свою вину, – успокоительно похлопал его по плечу один из державших веревку. – Легко через Мост Лезвий пойдешь…

Манат степенно кивнула, подтверждая его правоту – чем сильнее покаешься, тем легче путь на Ту Сторону, это истинная правда…

– Не бойся, не бойся, все будет хорошо, – улыбнулся старичок, показывая беззубые десны. – Все будет хорошо…

Батталя взяли за подбородок и далеко запрокинули голову.

– Лжесвидетелю – смерть! – выдохнула площадь.

Чайханщик сделал на горле человека глубокий надрез и быстро подставил посудину.

Вскоре на ковре остались четыре трупа. Манат осушила последнюю чашу.

И пролаяла над толпой:

– Отнесите тела на холм, в старую каабу, их обглодают звери и ветер. С мертвецами положите все неправедно нажитое имущество, подаренное глупым халифом. Налагаю заклятие – это золото не достанется никому из живущих. Справедливость восстановлена. Радуйтесь!

И площадь снова вскинулась и опала в благодарных поклонах.

* * *

Нахль, тот же день

На помосте во дворе бойко играли музыканты: один бил в дарабукку, второй посвистывал на флейте, третий отчаянно терзал струны лауда. Певичка – из дешевых, ярко накрашенная и едва одетая – извиваясь, проводила ладонями по грудям и пела:

Не могу я опомниться от безумной любви,

Стало сердце мое безразлично к упрекам, к мольбе,

Днем и ночью меня постоянно забота грызет,

И ничем отступиться от муки моей не могу!

Если вылечить сердце невозможно от этой любви,

То тоска пересилит и погубит меня![18]

Сайф ибн Дарим стоял на террасе и счастливо пошатывался от выпитого. Парчовый лиф сполз с одной из смуглых грудок певицы, обнажая розовый сосок.

– Вах, роза, вах, роза садов, черноокая гурия рая! – зацокал языком почтенный Марзук, содержавший этот просторный дом у базара.

Девица развела руки и затрясла выпуклым животом с прекрасными складками – золотые динары, нашитые на пояс прозрачных шальвар, призывно забрякали.

– Клянусь разводом моих жен и освобождением моих рабов! – воскликнул Сайф ибн Дарим. – Я войду к этой женщине!

– Динар на поясок, – умильно улыбнулся господин Марзук.

– Иии-ик… – счастливо икнул Сайф. – Непременно!.. Еще вина! И несите же, наконец, сочных, жареных цыплят!..

Его снова шатнуло.

– Я должен облегчиться, – строго сказал бедуин сам себе и принялся задирать подол рубахи.

– Эй, братец! – окликнул его из глубины дома младший, Гитриф. – Ты теперь большой человек, шейх благородных бану килаб! Разве можно такому благородному, обладающему имуществом мужу мочиться на землю? Вели подать себе таз, как то делают образованные люди из города!

– А и правда! – обрадовался умному совету Сайф. – Несите посудину!

И, покачнувшись, сильно махнул рукой – кстати, зря, чуть с террасы не рухнул.

С медным тазом уже ковылял один из бану килаб – старик хромал, припадая на высохшую ногу, с выражением крайней преданности на лице.

– Живей, калека! – рявкнул второй брат, Харис.

И облизнул выпачканные в мясном соусе пальцы.

Когда бедуин с тазом подковылял под самую террасу, стало видно, что это вовсе не старик – просто худой, оборванный человек с голодными глазами. Он встал на колени перед сыном Дарима и, преданно сверля Сайфа глазами, приподнял таз.

– Вот вы порицаете меня за вино, – строго попенял невидимым попрекателям Сайф, – а оно очищает мою мочу и делает ее подобной серебру!

И пустил в подставленный таз струю. Та с треньканьем забила в медное дно, брызгая и орошая лицо и одежду хромого. Наконец, Сайф с облегчением вздохнул и оправил рубашку.

– Ну-ка прочитай мне что-нибудь, о Джундуба! – милостиво кивнул он утирающемуся подавальщику таза.

Тот мгновенно вскинулся, простер к Сайфу руки и продекламировал:

Деяния ваши прекрасная мудрость лелеет,

Одно лишь достоинство ими навеки владеет!

Так светел ваш лик и сияет красой неземною,

А скупость и низость ваш дом обошли стороною,

Вы дарите прежде, чем гордый попросит об этом,

Мечом защищаете честь перед всем белым светом![19]

Сын Дарима с удовлетворением кивнул:

– Хорошие стихи, о Джундуба!

И обернулся к брату:

– Брось ему кость с остатками мяса!

Харис пожал плечами, выудил из блюда баранью лопатку и швырнул благодарно кланяющемуся подавальщику. Тот сноровисто поймал косточку и с жадностью вцепился в хрящик зубами.

Сайф расстроенно покивал:

– Смотри, о Марзук, что судьба делает с людьми! Вчера он был шейхом благородных бану килаб, а сегодня – последний нищий, беднее любого раба в нашем становище!

Содержатель дома горестно покивал, оглядывая жадно лижущего соус беднягу, и с чувством продекламировал:

Любая жизнь ведет к небытию,

И это надо вытерпеть, как боль!

И, снова горько покивав, отхлебнул из чашки. Воистину, печальная история благородного Джундубы стала притчей среди детей ашшаритов! Удача изменила благородному воину… Сначала в битве с храбрым Джаффалем он потерял любимую жену, несравненную красавицу Катталат аш-Шуджан. А потом в свирепой схватке с племенем харб люди бану килаб потерпели поражение, а шейх Джундуба упал с коня со стрелой в ноге. С тех пор нога его высохла, и бану килаб забрали у него весь скот, женщин и имущество и избрали шейхом удачливого сына Дарима…

Воистину, человек несомненно бессилен, и судьба его написана среди звезд! Такой благородный, славный муж превратился в подавальщика при господине! Горе, какое горе!

Джундубу с поганым тазом тем временем пинками погнали прочь.

А певичка, вихляя звенящими бедрами, спустилась с помоста и, покачивая задком, пошла через двор к Сайфу.

Тут во двор сунулся черный невольник и громко объявил:

– Мир тебе от Всевышнего, о благородный господин! Почтенный кади велел передать, что распутницу Рабаб вывели из ее места и тащат к яме для побиения камнями! Просит пожаловать, о благородный господин!

С улицы и впрямь донеслись радостные вибрирующие крики женщин, нестройный гомон толпы и топот. Весь Нахль бежал к окраине – совершение справедливости есть долг каждого правоверного!