Я снова стал выполнять обязанности его слуги. Иногда лорд Голден принимал в своих апартаментах гостей, они играли в азартные игры или слушали менестрелей, которым он щедро платил. Молодые аристократы, юноши и девушки, были счастливы оказаться среди приглашенных. Такие вечера я проводил в своей каморке, или «хозяин» отпускал меня, предоставив заниматься своими делами. Я продолжал сопровождать его на верховые прогулки с другими придворными и стоял за спиной во время роскошных пиров. Впрочем, это происходило все реже и реже. После отъезда гостей с Внешних островов и делегации из Бингтауна в Баккипе осталось совсем мало народу, и жизнь вернулась в привычное русло, поскольку большинство герцогов отправились в свои владения.

Развлечений вроде игр и кукольных представлений стало значительно меньше, а вечера начали казаться длиннее и скучнее. Если у меня выдавался свободный час, я проводил его в Большом зале. Здесь теперь снова у каминов учились дети, лучники приводили в порядок стрелы, а ткачихи, обмениваясь сплетнями и новостями, вернулись к своим привычным делам. В углах опять поселились тени, и иногда мне удавалось представить, что я в Баккипе своего детства.

Шута я больше не видел. Без единого слова или знака лорд Голден дал мне понять, что мы с ним те, кем считает нас замок, – слуга и господин. Он ни разу не обратился ко мне голосом моего друга и теперь всегда оставался только лордом Голденом. А если я позволял себе какое-нибудь замечание, выходящее за рамки наших ролей, он делал вид, что ничего не слышит.

Нас разделила пропасть, и это, к моему удивлению, причинило мне почти невыносимую боль. Но пропасть продолжала расширяться. Однажды, вернувшись после занятий с Вимом на тренировочном корте, я обнаружил у себя на кровати небольшой сверток. Внутри тряпичного мешочка лежали красный свисток на зеленом шнурке и записка, написанная простым почерком Шута: «Для Олуха». У меня затеплилась надежда, что это что-то вроде знака примирения, но, когда я попытался поблагодарить лорда Голдена, он поднял голову от гербария, который рассматривал, с отсутствующим и одновременно раздраженным видом.

– Я не имею ни малейшего представления, за что ты меня благодаришь, Том Баджерлок. Я ничего тебе не дарил. Не говоря уже о красном свистке. Это просто возмутительно. Найди себе какое-нибудь более достойное занятие, я читаю.

И я ушел, сообразив, что свисток сделан не потому, что я о нем попросил. Он стал подарком Олуху от того, кто слишком хорошо знает, каково это, когда над тобой смеются или не замечают. Он и в самом деле не имел ко мне никакого отношения. На сердце у меня стало еще тяжелее.

Мне не с кем было поделиться своей болью, разве что с Чейдом, но тогда пришлось бы признаться, как глупо я себя вел. И потому я молча нес свою тяжкую ношу и никому ничего не рассказывал. В тот день, когда Шут отдал мне свисток, я решил, что пришла пора заняться моими своенравными учениками. Торговцы из Бингтауна отбыли, и Сельден Вестрит вместе с ними. Значит, я готов приступить к выполнению обещания, данного моей королеве.

Сначала я зашел в башню Чейда, а затем поднялся в башню Скилла. Когда Дьютифул, как обычно, не пришел, я пошире открыл ставни и впустил внутрь морозный воздух зимнего утра. Затем уселся в кресло Верити и принялся вглядываться в темноту за окном. Я знал, что Чейд приказал Дьютифулу явиться ко мне и даже перекроил режим его жизни таким образом, что теперь принц мог проводить со мной больше времени. Однако ничего не изменилось.

С тех пор как Дьютифул обнаружил мой Скилл-приказ и разрушил его, он ни разу не появился в башне. Я разрешил ему поступать по-своему гораздо дольше, чем позволил бы мне Верити. Я понял, что сам он ко мне не придет. Прогнав сомнения в правильности своего решения, я сделал несколько глубоких вдохов, почувствовав на губах холодный морской воздух, и закрыл глаза. Затем превратил свой призыв в крошечную, настойчиво пульсирующую точку.

Дьютифул. Иди ко мне. Немедленно.

Молчание. Либо он не ответил, либо сознательно меня игнорировал. Тогда я расширил сеть, пытаясь его разыскать. Это оказалось трудно. Я сразу понял, что он выставил защитные стены, чтобы не подпускать меня к себе. Изучив их внимательно, я пришел к выводу, что он спит. Тогда я проверил его защиту на прочность. Я знал, что смогу пробить ее, если захочу. Сделав вдох, я собрался с силами, чтобы так и сделать, затем резко изменил стратегию. Я надавил на стену и почувствовал, словно издалека, как легкая улыбка скользнула по моим губам. Ведь именно так поступала Неттл. В следующее мгновение я пробрался в сон Дьютифула.

Если ему что-нибудь и снилось, я этого не почувствовал. Словно неподвижные воды пруда, меня окружал покой его спящего сознания. Я плюхнулся в него, точно камешек, от которого по поверхности пошли круги.

Дьютифул.

Он ощутил мое присутствие и тут же разозлился.

Убирайся!

Он попытался выгнать меня из своего сознания, но мне удалось проникнуть за линию его обороны. Я сопротивлялся, но не мерился с ним силой, просто не давал ему от меня избавиться. Как и во время нашего первого сражения, он набросился на меня с яростью, но без какого бы то ни было плана. Я устоял, спокойно принимая его мысленные удары, пока он не устал. И тогда я сказал:

Дьютифул. Прошу тебя, приходи в башню.

Ты мне солгал. Я тебя ненавижу.

Я тебе не лгал. Сам того не желая, я совершил ошибку. Я пытался ее исправить, и мне казалось, что я сумел. А потом, в самый неподходящий момент, мы оба обнаружили, что мне это не удалось.

Ты подчинил меня себе. Вынуждал делать то, что тебе было нужно. С тех самых пор, как мы встретились. Наверное, ты заставил меня хорошо к тебе относиться.

Покопайся в памяти, Дьютифул, и ты увидишь, что это не так. Но я больше не хочу обсуждать наши разногласия таким способом. Приходи в башню. Пожалуйста.

Не приду.

Я буду тебя ждать.

И я покинул его сознание.

Несколько минут я сидел неподвижно, собираясь с силами и стараясь привести в порядок мысли. Голова отчаянно болела и настойчиво требовала моего внимания. Я сделал глубокий вдох и снова потянулся вперед своим сознанием.

Найти Олуха оказалось легко. Его окутывала музыка, необычная и единственная в своем роде, потому что она была беззвучной. Когда я впустил ее в свое сознание, она стала еще более диковинной, потому что состояла не из звуков, издаваемых флейтой или лютней. На мгновение я попался в ее сети. На одном уровне мелодия включала в себя обрывки самых обычных голосов самой обычной жизни. Топот копыт, стук тарелки на столе, ветер, воющий в трубе, звон монетки, упавшей на мостовую.

Затем я постарался проникнуть поглубже и обнаружил вполне определенный рисунок. Звуки были разделены в зависимости от высоты, но повторялись в определенной последовательности. У меня возникло ощущение, будто я стою перед гобеленом. Сначала ты видишь всю картинку целиком, но более внимательный взгляд открывает, из какого материала сотканы образы. А если подойти поближе, увидишь отдельные стежки, цвета и качество нитей.