же кивнул на жену. В этом кивке и в улыбке чувствовалось взятое давно и уже вошедшее в привычку право любовно подтрунивать над женой.

— Вы раздевайтесь, проходите, он у меня хороший, — пригласила Юлия Герасимовна. Должно быть, и она привыкла и не обижалась, понимая, что Федор Георгиевич пользуется добродушной своей иронией как защитной броней для самолюбия, когда к жене приходят ученые, инженеры, журналисты.

— Мой муж совсем простой человек, — как-то сказала мне Юлия Герасимовна. — Вот уж так получилось, что я ушла вперед.

Юлия Герасимовна вошла в комнату, переоделась в яркий домашний халат, забрала у мужа кухонный фартук. Несколько минут, разговаривая, супруги стояли рядом. И все-таки они были чем-то похожи, даже внешне, и не только певучим волжским говором, манерой ласково растягивать слова и порой произносить их так, как говорили в деревне десятки лет назад.

— Вот так и живем, — произнес Федор Георгиевич, любовно оглядывая свою квартиру.

Большая столовая Егошиных сверкала чистотой, натертые полы, гардины, занавеси, шкафы, буфет, вышитые коврики на стенах — от всего этого веяло домовитостью, уютом.

Я понял, откуда идет это ощущение, когда пригляделся к мебели. Она была необычной. И мягкие стулья, и кресла, и диванчики в белоснежных чехлах, шкафы — все это было любовно и мастерски сделано руками самого Федора Георгиевича. Вместе с тем каждая вещь представляла собою определенный стиль мебельного искусства, нашего и прошлых веков. Заметив мой интерес к мебели, Федор Георгиевич подошел к книжному шкафу.

— Моя-то всех твоих стоит, куда же засунула? — крикнул он Юлии Герасимовне, открыв дверь в кухню. — Вот она, книга давнишняя, ты сейчас такой не найдешь, — сказал он мне, кладя на стол потрепанное пособие для столяров, с образцами различной мебели.

— Эта, что в комнате, — ерунда, между делом сделал, — Федор Георгиевич пренебрежительно махнул рукой, — а можно сделать красоту большую, можно очень замечательно сделать.

— Федя, опростай место для закуски, — попросила Юлия Герасимовна, входя в комнату с подносом.

— Фу-ты, ни пня, ни пузыря. Что ж, на этой скатерти нельзя? — возразил он.

— Другую постелем. А вы, Федор Георгиевич, можете выпить, если пожелаете, — неожиданно на «вы» обратилась она к мужу, ставя на стол несколько бутылок пива. И, видя, как он потянулся к бутылкам, вздохнув, добавила: — Только немного, ты пьяный — нехороший.

Сейчас в халате, закатав широкие рукава, чтобы не мешали хозяйничать за столом, Юлия Герасимовна казалась мне совсем иной, чем на заводе. Было удивительно, как изменилась даже и ее речь. Я представил себе Егошину на техническом совете у директора, на трибуне совещания, в спорах с цеховыми инженерами, представил, как она в свою речь, посвященную тонкостям автоматической сварки, вставит вдруг «опростай место» — и мысленно улыбнулся.

А здесь, дома, она выглядела простой деревенской женщиной, старательно ухаживающей за мужем и гостем.

За столом мы разговорились о молодых годах супругов, о погибшем сыне. С многочисленных карточек в семейном альбоме на меня смотрели серые, чистые глаза широколобого юноши с мило вздернутым егошинским носом.

— Ушел из института в сорок первом. И ни пня, ни пузыря, а на заводе броню давали, — тяжко вздохнул Федор Георгиевич.

— Ах, перестань говорить о сыне, перестань, — твердо и с болью в голосе произнесла Юлия Герасимовна.

Уже одно то, что супруги жили теперь одни, жили в достатке, но без Дмитрия, всегда напоминало им о невозвратимой потере. Рана в сердце Юлии Герасимовны не затянулась окончательно и давала себя чувствовать всякий раз, когда произносилось имя сына.

— Я интересно живу, прямо скажу вам — счастливо, вот только дома бываю мало, всегда на заводе задержишься. А так люблю заниматься хозяйством, так квартиру свою люблю, — вероятно все еще думая о сыне, говорила она. —Митя был бы сейчас тоже инженер. Хотя Федор Георгиевич и возражал против нашей учебы. — Юлия Герасимовна взглянула на мужа, и тот отмахнулся, сделав вид, что сердится.

— Вспомнила прошлогодний снег! Тридцать пять лет прожили вместе мы, два чудака, — размягченный пивом, благодушно произнес Федор Георгиевич и улыбнулся жене. Но в глазах его мелькнуло что-то серьезное, грустное, словно задумался он о прошлом, о судьбе своей и Юлии Герасимовны, о сильной душе и характере жены, с которой, и мешая ей, и любя, и мучая, прожил свой рабочий век...

В цех мы вернулись к ночной смене. Около скатов молодой рабочий Артюхов, коренастый, круглолицый, с быстрыми и ловкими движениями, налаживал автомат. Артюхов три года назад пришел из армии и успел за это время изучить все автоматы в цехе. Он стал разносторонним специалистом по новым аппаратам и был особенно любим Юлией Герасимовной.

Автомат, около которого возился рабочий, назывался сварочным трактором. По внешнему виду он действительно напоминал миниатюрный трактор на колесах, с торчащей впереди сварочной головкой, автоматически подающей к металлу проволоку, что потом плавилась в огне электрической дуги.

Юлия Герасимовна, сняв пальто и оставшись в рабочем халате, склонилась над аппаратом. Ей предстояло наладить трактор, найти определенную силу тока и скорость подачи проволоки и сделать так, чтобы аппарат смог двигаться не только по ровной металлической дорожке, но и под углом в сорок пять градусов, в чем и была главная трудность.

— Мишин не явился, друг ситный, — сказала Юлия Герасимовна совершенно спокойно, словно и ждала этого, — должно быть, надеется, что мы запоремся, а утром даст заварить вручную.

— Точно, он так и сказал мне, — подтвердил Артюхов.

— А мы вот заварим трактором, не посрамим автоматику, правда?

Артюхов кивнул не слишком уверенно, потому что он уже пробовал трактор до прихода Юлии Герасимовны, и аппарат все время соскальзывал с плоскости. Неудачные попытки придать автомату устойчивость продолжались около часа. Задние колеса трактора скользили особенно сильно.

— Снимем их, поставим резиновые ролики, — предложила Егошина.

На роликах трактор стоял хоть и сильно наклонясь, но уверенно, прочно. Подобрали режим сварки, и вот Юлия Герасимовна решилась — трактор пустили на всю многометровую длину шва.

Он пополз по металлу, приятно и негромко рокоча маленьким моторчиком, спрятанным в корпусе. Впереди аппарата темнела дорожка из флюса, металлического порошка зеленовато-бурого цвета.

Здесь не было открытой, слепящей глаза дуги, а лишь изредка из-под