— Получай! Получай! Смерть вам! — ревел Михаил Аргир, с невольным удивлением осознавая, что удары становятся все медленней и тело отчего-то перестает слушаться. Очередной раз повернувшись, он увидел всадника, направившего копье ему в грудь, во весь опор мчащего навстречу скорой гибели. — Ага! — прохрипел топотирит палатинов, очень явственно представляя, как его меч отбивает в сторону древко копья и вонзается аккурат в горло нечестивцу.

Он направил коня навстречу… Лунный отблеск, пробившись сквозь листву, осветил щит его противника. «Вепрь!» — вдруг неожиданно для себя отметил Аргир. На алом щите англичанина был нарисован серебряный вепрь с золотыми клыками.

— Вепрь! — выдохнул ромей, с ужасом чувствуя, как долго-долго тянется его рука с мечом к вражескому древку, как она не успевает, и длинное острие вонзается в грудь, выбивая мертвое тело из седла.

Ему не дано было увидеть, как смыкается кольцо вокруг останков истрепанного отряда принца Стефана, как гибнут те из его воинов, которые не успели или же не пожелали бросить оружие, как склоняются над ним ненавистные ему русы, и, утирая пот со лба, один из них, силясь поднять окровавленное, десятки раз израненное огромное тело, с уважением говорит другому: «Экий хоробрый воин-то был Михайло Китежанин. Земля ему пухом».

* * *

Георгий Варнац смочил водой пересохшие губы Матильды.

— Пить! — шептала она, судорожно хватаясь за руку монаха. — Кто вы? Я лечу! Почему я лечу?

— Свечку! — скомандовал Джордж Баренс и провел пляшущим на сквозняке огоньком перед глазами мечущейся на ложе женщины. Очи ее были распахнуты, но казалось, она не видит близкого пламени.

— Небо такое холодное!

— Ну что там у вас? — раздался в его голове встревоженный голос Камдила.

— Жажда, судороги, сухость во рту, нарушение сердцебиения, галлюцинации, перевозбуждение. Скорее всего отравление семенами белены черной.

— Для белены как-то слишком быстро, — усомнился Камдил.

— В принципе, да. Но организм ослабленный, утомленный. Ее сразу вытошнило. Она не успела выпить много, но, с другой стороны, если бы все это произошло несколько позже, легко можно было бы свалить отравление на Стефана: мол, чувствуя, что попал в западню, он решил опоить пленницу.

— Понятно. А Мафраз что говорит?

— Если б кто-то из вас вместо того, чтобы мчаться в очередную схватку, занялся бы Мафраз, возможно, она бы что-нибудь и говорила!

— Ее, что же, убили?

— Формально — нет. А по сути… Ей влили в рот все, что не успела выпить Матильда.

— Час от часу не легче! Пожалуй, она единственная здесь, у кого могло быть противоядие.

— Одна надежда, что и Матильда, и Мафраз выпили все же по полкубка. Хотя никто уже не может сказать, в какой концентрации эта милая персиянка намешала отравы.

— Да уж, как для себя, не пожалела.

— Шутник.

— Это я от досады.

— Что, все плохо?

— Не то чтобы совсем, но в высшей мере странно. Блуасцев мы разбили, ну да это и понятно было. Но когда мы прибыли на место, картина была ужасающая. Израненный Михаил Аргир, распластанный поверх кучи трупов, в основании которой, кстати, отыскался и принц Стефан без руки и с раскроенной головой.

— М-да. На прощание судьба преподнесла им хороший подарок. Оба умерли в бою.

— А Никотея пропала. Лис со следопытами ее ищет, но пока безуспешно. Ни ее, ни этого самого «бедного рыцаря» из свиты Матильды.

— Занятный дуэт, — криво усмехнулся лорд Баренс. — Будем надеяться, что они все же найдутся.

— Пить! Дайте мне пить! — порывисто шептала императрица, намертво вцепившись в рукав монашеской сутаны. — Это небо без дождя…

— Да, сурово у вас там все, — вздохнул Камдил, наблюдающий картину глазами лорда Баренса.

— Я велел служанкам промывать им желудок, объяснил, как делать массаж сердца, но… остальное не в моих силах. Тут нужен сведущий лекарь, а не здешние ведуны!

— А Мстислав что говорит?

— Ничего не говорит. Он постоял здесь молча, развернулся и ушел.

— Куда?!

— Как мне сказали, в отцовскую молельню.

* * *

Мстислав еле держался на ногах. События последних дней, вернее даже последних суток, были столь необычны и столь выходили за рамки всего того, о чем он раньше имел хоть какое-то представление, что князь просто не находил слов. Не успел он прийти в себя от мгновенного переноса в чужестранные земли его самого и всей его рати, как новые диковинные события обрушились бурным потоком, едва только не сбивая с ног.

Он не мог поверить, что милая нежная севаста Никотея, столь отважно последовавшая за ним в озерную бездну, вдруг распорядилась отравить ни в чем не повинную дочь здешнего короля, только что вырванную из плена и с открытым сердцем доверившуюся ей.

В первый миг у него слабой надеждой блеснула мысль, что сама Мафраз, а вовсе не ее хозяйка решила погубить императрицу. Но зачем бы это ей? И зачем Никотее бежать сломя голову?

Он поплотнее затворил за собой двери батюшкиной молельни и собрался было преклонить колени, чтобы упрашивать подводного демона свершить чудо.

— Если ты не будешь терять здесь времени, она останется жива, — донеслось из темноты и тотчас же в ней зажглись уже виденные прежде горящие внутренним пламенем глаза.

— Что я должен сделать за то?

— За то — ничего, — с легкой досадой отвечал его собеседник. — Примерно в тридцати милях к востоку отсюда есть монастырь. Туда недавно привезли человека, спасенного при кораблекрушении. Его почитают безумным, но это не так. Пошли за ним самых быстрых всадников. Он искусный лекарь. И только ему под силу поднять на ноги и Матильду, и персиянку.

— Так что же я…

— Поспешай! Время дорого. У тебя нынче и без того будет много хлопот.

* * *

Рассвет не радовал Генриха Боклерка. Он зыркнул исподлобья по сторонам, словно ожидая увидеть, чем земля Уэльса отличается от его собственной, британской. Затем глянул в небо, негодуя, почему солнце еще находится так низко над линией горизонта, и, задержавшись взглядом на блистающей посреди серовато розового небосклона яркой хвостатой звезде, с негодованием обратился к секретарю:

— Это еще что такое? Какого дьявола она, — король указал пальцем в небо, — там делает?

— Мне сие неведомо, государь.

— А кому это должно быть ведомо?

— Господу нашему.

— Так спроси у него, чертов недоумок! Коня мне!