В феврале 1912 г. в Берлин приехал британский министр обороны Р. Холдейн, попытавшийся уговорить немцев умерить военно-морские амбиции. Вильгельм II и его канцлер Т. Бетман-Гольвег, в свою очередь, потребовали от Великобритании гарантий нейтралитета в случае войны на континенте, что противоречило планам англичан, которые годом раньше пошли на укрепление военного сотрудничества с Францией. Миссия Холдейна провалилась. Шеф австро-венгерской дипломатии А. Эренталь незадолго до смерти с тревогой отмечал, что «антагонизм между Германией и Англией вступает в более серьезную стадию, так что не исключено, что мы как верные союзники будем должны вступить в бой на стороне Германии». Опасения же Лондона объяснялись тем, что «в 1914 г. Германия несла угрозу не какой-то конкретной [английской] колонии..., а скорее общую угрозу, которую представлял собой немецкий флот для стратегически важных линий коммуникации и британской мировой торговли» (Joll, 181).

Тем не менее было бы недопустимым преувеличением утверждать, что основной причиной катастрофы 1914 г. стало противостояние Германии и Великобритании на морях и в колониях. Упорное нежелание Лондона до самого последнего момента вступать в войну (см. следующую главу) свидетельствует о том, что на берегах Темзы не считали это противостояние настолько серьезным, чтобы ввязываться из-за него в бойню на континенте, и не стремились любой ценой поставить Германию на колени. Точно так же и в Берлине очень хотели добиться невмешательства англичан в начавшийся конфликт. Когда 1 августа 1914 г. Вильгельм II получил известие (позднее оказавшееся ложным) о том, что британское правительство готовится объявить о своем нейтралитете, он приказал принести шампанское. Однако радовался император преждевременно.

Отношения Германии с Россией накануне Первой мировой войны были еще более сложными и запутанными, чем с Великобританией. Еще при Бисмарке, в 1887 г., обе империи заключили так называемый «перестраховочный договор», согласно которому, «если одна из высоких договаривающихся сторон окажется в состоянии войны с третьей державой, другая сторона сохранит по отношению к первой благожелательный нейтралитет и приложит все усилия к тому, чтобы конфликт был локализован. Это обязательство не касается войны против Франции или Австрии, которая возникла бы в случае, если бы одна из... сторон напала на одну из указанных держав». Кроме того, по секретному протоколу Германия брала на себя обязательства сохранять благожелательный нейтралитет в случае войны России в защиту входа в Черное море (т. е. Босфора и Дарданелл) от посягательств иностранных держав. Однако после ухода «железного канцлера» договор продлен не был, поскольку его положения перестали соответствовать стратегическим целям германской политики.

В 1896 г. адъютант принца Генриха (брата Вильгельма II) Г. Мюллер составил для своего шефа служебную записку, в которой обосновал два тезиса. Первый — война с Англией без предварительного надлежащего роста германской военной мощи, прежде всего на морях, потребовала бы объединения усилий Германии с рядом других держав, в том числе с Россией. Второй — такая ситуация даже в случае победы не принесла бы Германской империи больших выгод, поскольку при этом «Германия дорого платит за право иметь колонии и получает взамен чудовищное усиление России». Против сближения с Россией выступал и адмирал А. фон Тирпиц, ставший инициатором и вдохновителем программы обновления кайзеровского флота. Однако поскольку перспективы отношений с Англией были по-прежнему неясны, немецкая дипломатия на рубеже XIX—XX вв. предпочитала вести по отношению к России сложную игру, в которой союз двух держав все-таки рассматривался в качестве одного из возможных вариантов развития событий. Б. фон Бюлов, канцлер Германии в 1900—1909 гг., писал: «Отношения с Россией остаются первым пунктом нашей внешней политики... Считаю полезным улучшение [этих] отношений».

Более того: в июне 1905 г., во время встречи Николая II с Вильгельмом II в Бьёрке, кайзеру удалось убедить царя подписать новый союзный договор. В пункте первом этого документа говорилось о том, что каждая из сторон обещает, в случае нападения на другую сторону, прийти на помощь своей союзнице в Европе всеми сухопутными и морскими силами. Далее отмечалось, что обе державы в таком случае обязуются не вступать в сепаратные соглашения с противником одной из них. При этом Россия брала на себя обязательство не сообщать Франции о подписанном соглашении до его вступления в силу. Этот момент, в свою очередь, должен был наступить только после подписания мирного соглашения между Россией и Японией, которые находились тогда в состоянии войны. Стремясь преодолеть колебания нерешительного царя, Вильгельм II даже пообещал сколотить «континентальный альянс», присоединив к союзу Германии и России... Францию, что, учитывая характер франко-германских отношений, было совершенно нереально. Это вскоре поняли и в Петербурге, и в ноябре 1905 г. Николай II предложил германскому императору дополнить договор поправкой, согласно которой его первая статья не вступала в силу в случае войны Германии с Францией. Это не устраивало Берлин, и Бьёркский договор в конце концов так и остался пустой декларацией.

В первые годы XX в., с одной стороны, понемногу сглаживались противоречия между Россией и Великобританией, которые ранее несколько раз ставили обе державы на грань войны — ведь именно британская угроза была для России главным побудительным мотивом при заключении «перестраховочного договора» с немцами. С другой стороны, в Берлине больше не разделяли мнения Бисмарка о том, что «весь восточный вопрос не стоит костей и одного померанского гренадера». Активность Германии на Балканах и Ближнем Востоке возрастала, что беспокоило как Великобританию, так и Россию. В этом отношении политику Германской империи можно назвать близорукой: немцы сами подталкивали своих западных и восточных соседей друг к другу.

В 1898 г., посетив Константинополь, Вильгельм II провозгласил себя «другом и защитником» не только дряхлой Османской империи, но и всего мусульманского мира, обозначив тем самым возросший интерес Берлина к восточным делам. В пер-

вые годы нового века, потеснив союзную Австро-Венгрию на балканских рынках, немцы стали разрабатывать проект стратегически важной железной дороги Берлин — Багдад, прорываясь в Месопотамию, откуда было рукой подать до Аравии и Ирана — сферы британских и русских интересов. Наконец, после младотурецкой революции 1908 г. резко активизировалось военно-техническое сотрудничество Турции с Германией. Бюджет германской военной миссии в Константинополе, занимавшейся подготовкой и перевооружением армии султана, был значительно увеличен. В июне 1913 г. главой этой миссии был назначен генерал Лиман фон Сандерс, получивший также звание фельдмаршала турецкой армии и должность командующего турецкими войсками в Константинополе. Это вызвало резкую реакцию Петербурга, где считали неприемлемым такое усиление позиций . Германии в районе, давно считавшемся зоной жизненных интересов России. Восточная политика Берлина была, несомненно, одной из основных причин ухудшения русско-германскйх отношений.

Внешнеполитический курс Берлина по отношению к Российской империи строился на желании оттеснить русских подальше от европейских дел, заинтересовав их колониально-экспансионистскими проектами на Ближнем и Дальнем Востоке, где интересы России неизбежно пересекались с британскими, что было выгодно Германии. В мае 1912 г. во время очередной русско-германской встречи на высшем уровне Вильгельм II вступил в длительную беседу с министром иностранных дел России С. Сазоновым, которому, по воспоминаниям последнего, в частности, сказал: «Желтая опасность не только не перестала существовать, но стала еще грознее прежнего и, конечно, прежде всего для России... Вам остается только одно — взять в руки создание военной силы Китая, чтобы сделать из него оплот против японского натиска... Задачу эту может взять на себя одна только Россия, которая к тому предназначена, во-первых, потому, что она более всех заинтересована в ее выполнении, а во-вторых, потому, что ее географическое положение ей прямо на нее указывает» (Сазонов, 54). На это русский дипломат резонно возразил императору: «Россия граничит с Китаем на протяжении приблизительно восьми тысяч верст, и... одного этого обстоятельства достаточно, чтобы она не стремилась к созданию на своих границах... могущественной иноземной силы, которая могла бы легко обратиться против нее самой» (там же).