Ты можешь судить, сочувствуя одним и обвиняя других; ты можешь признать абсолютную правоту одной из сторон: Света или Тьмы, объявив другую воплощённым злом; ну и напоследок, ты можешь, зная всё это, простить всех, даже тех, чья вина неизмерима. Ибо даже тот, кто недостоин оправдания, прощение всё равно заслужил. Ты сетовала на невозможность ничего изменить? Напрасно. Ты можешь исправить не так уж мало чужих ошибок, ведь не случайно слова: «Нет тебе прощения!» — одни из самых страшных слов на земле…

Глава 29

Длинные зубчатые тени крепостных стен ложились на землю при свете умирающего дня. Сверху близкий Бурзугай напоминал полосу отполированного обсидиана — ни всплеска, ни бурунчика на шиверах, серо-черная гладь казалась неподвижной. Мир утопал в тишине. Даже солнце садилось нехотя, словно преодолевая сопротивление стоячего теплого воздуха, как бы вдавливая себя за хребтину далеких гор, за черные кроны леса.

Ранхур-маленький сидел, прислонившись спиной к нагретому парапету, провожая дневное светило, смотрел сквозь нарт-харуму и бесстрастно ожидал окончания своей смены. После очередной дурацкой выходки Хаграра, более известного как «бляха номер 12/74 саш-нир», в напарники степняку определили смурного парня лет на пятьдесят постарше его самого, о котором Ранхур ровным счетом ничего не знал, несмотря на то, что в занятом Осгилиате они оказались одновременно — три седмицы назад. Единственное, что можно было предположить с высокой долей вероятности, так это то, что родом этот самый парень был из столицы: отчасти по растянутому произношению гласных, отчасти по высокомерным замашкам, истребить которые оказалась бессильна даже армия.

Спать хотелось ужасно. Непривычная для жителя Мордора жара превращала любой недосып в мучительное существование на грани нормальной жизни и тупого безразличия вареной рыбины, которую кто-то жалостливый выпустил обратно в озеро. Вывод напрашивался сам собой, и притом весьма неутешительный: привычный к холоду, скудной пище и отсутствию воды, малочувствительный к боли и ядам Ночной народ оказался полностью не готов к условиям жизни по другую сторону гор. Привыкшие выживать редко обнаруживают в себе умение просто жить, как бы удивительно это не звучало: стоит опасностям и тяготам исчезнуть с горизонта, как сразу же наваливается равнодушие и лень. Привыкание к сытому и безопасному существованию чем-то сродни болезни, притупляющей рассудок и отнимающей волю. Эта внезапная мысль настолько поразила маленького степняка, что он вскочил и прошелся взад-вперед. Но раздался долгожданный удар гонга, и Ранхур, сдав пост следующему бедолаге, побрел в бывшие казармы осгилиатского гарнизона, продолжавшие после захвата цитадели служить в том же качестве новым хозяевам. Ранхур искренне надеялся, что до завтрака удастся поспать.

Далеко не все мечты сбываются. Летние ночи коротки, поэтому возвестивший вечернюю зарю гонг оказался ни чем иным как сигналом к подъему. Узкие коридорчики и переходы немедля наполнились восставшим ото сна народом, а переть против движения потока — дело крайне неприятное. Пришлось притормозить.

— О, рагух-учкуну!!! — заорал из толпы знакомый голос. — Глядите все: он живой и глазами лупит!

Подвижное лицо южанина ухмылялось до ушей, в левой мочке залихватски торчал наконечник стрелы, а белизна клыков слепила даже в темноте коридора.

— Привет, Хаграр.

Осознавая, что про сон в ближайшее время придется забыть, Ранхур присоединился к спешащим.

— Слушай, ну ты прикинь только, какие эти тарки засранцы, а? — возмущался Хаграр, не то продолжая начатый разговор, не то жалуясь степняку. — Вчера ночью мы с Лугдушем Длинным ходили котлы драить, то да се, ну а если честно — дядька Сатхак на нас наорал и послал кашу из котла вытряхивать…

— А чего ее вытряхивать? — удивился шагавший рядом парень из столицы. Рассказчик немедля обернулся в его сторону.

— Да он сказал, что горькая вышла, жрать нельзя совсем, — с удовольствием поделился Хаграр, — я тоже удивился, чего, думаю, она горькая-то, ежели не подгорела? Лугдуш Длинный почесался и говорит, это, мол, из-за воды все. Ну, короче, пошли мы с ним, свалили это добро в выгребную яму, потом до колодца — ну, знаете, во дворе который напротив караулки? Во-от…

Здесь высшие силы заставили рассказчика прерваться, ибо разношерстная компания наконец-то ввалилась в трапезную. Высшие силы здесь представлял уже упоминавшийся дядька Сатхак, местный хаш-кхан, под началом которого Хаграр еще продолжал отбывать свое наказание на кухне. Вооружившись черпаком, бывший подмастерье гончара встал на раздаче и принялся с чудовищной скоростью шлепать дымящееся варево в подставленные миски. Народу было много, и пока вереница тарелок иссякла, прошло добрых полчаса. Наконец, с ненавистной обязанностью было покончено, и Хаграр, отшвырнув черпак в опустевший котел, схватил свою порцию и подсел к временно оставленным без внимания слушателям. При его появлении прожорливый Лугдуш Длиннный вздохнул и с сожалением отставил миску. Ранхур недоуменно хмыкнул, когда парень из Луугбурза потребовал продолжения истории с котлами. Любопытство его ощутимо болезненно пробивалось сквозь корку высокомерия, что не могло не польстить рассказчику:

— Ну вот, — с удовольствием произнес Хаграр, выдержав драматическую паузу. — Котлы на самом деле — это хрень. Вытряхнули, пошли мыть — нарочно к колодцу ближе. Лугдуш ведро вытянул, и тут я вспоминаю, что для завтрака тоже отсюда воду брали. Попробовал… и правда горькая вода, да и воняет еще к тому же.

Сидящие поблизости заоборачивались, кое-кто даже с подозрением обнюхал еду. В трапезной сделалось ощутимо тише, вполне достаточно для того, чтобы окончание истории услышало как можно больше народу.

— Ну вот, — продолжал Хаграр, постукивая палочками по краю миски. — Словом, стало нам любопытно, откуда этот привкус взялся. Сняли мы бадью, я цепью обвязался и вниз. Вдруг гляжу, а в колодце дохлый тарк плавает. Ни рожи, не кожи, почернел и надулся весь, ровно бычий пузырь, ну за три-то седмицы оно и понятно — его, видать, уже дохлого в колодец скинули нам назло, когда поняли, что города не удержать. А вот теперь, гляди-ка, всплыл… вонища такая — аж глаза лопаются…

Бам-м! Чья-то плошка с лязгом покатилась по каменному полу. Парень из столицы посерел лицом, и, зажимая рот, опрометью бросился вон. Его примеру последовали еще десять неосторожных любителей «погреть уши». Сидевший в дальнем углу дзарт-кхан Шанхур ничего не слышал, поэтому убегающих проводил непонимающим взором. Мужик он был подозрительный, не то, что некоторые, поэтому быстренько взялся составлять из обрывочных реплик цельную картину. Правда, к тому моменту, как он ее составил, призывать к порядку оказалось уже некого: зал опустел. О недавнем завтраке напоминали лишь полторы сотни нетронутых и частично съеденных порций каши, живописно расставленных и разбросанных по полу. Не