И он меня рассматривал. Необычно рассматривал – не лицо разбирал, душу наизнанку выворачивал. Казалось, ищут что-то во мне его глаза, щупают сквозь тело и не находят…

– Так и продержишь гостей на дворе?

Не пугало я перед ним стоять и дожидаться, пока налюбуется, не для того пришел!

– Ведогон… – склонив голову, прошептал волх. – Взял-таки над человеком верх? Перешел с кромки…

Я не понимал. Да и не хотел понимать. Хватает дел и без ведуна с его причудами. Ждала дома Беляна, ждал Рюрик, ждали вой…

– Как твое имя, ведогон? – неожиданно спросил Чужак, выбрасывая вперед левую руку. Пальцы на ней вытянулись, будто выросли даже, коснулись моего лба. Огромные вопрошающие глаза вспыхнули радугой. Завертелось стремительной синью небо, колесом закрутились знакомые лица, зазвенели в ушах сотни колокольцев…

Я и сам не понял, как отворились губы, замычали:

– О-о-оле-е-ег…

– Худо ему! – Лис оторвал ледяные пальцы ведуна от моего лба. – Прекрати!

– Славен! Славен! – Бегун шлепнул мне на щеки снежные лепешки, затряс за грудки. – Славен!

Чужак покорно отошел в сторону, покачал головой:

– Нет больше вашего Славена. Сгорел весь, а что осталось от него – ведогон сберег и на родную землю доставил. Может, и доброе дело он сотворил, но не место духу средь людей…

Снег начал таять, потек мне за шиворот.

Ох, Чужак, Чужак… Не тронуло тебя время. Как был упрям, так и остался упрямцем. Какой же из меня ведогон – дух бесплотный? Человек я, а коли мерещится тебе, будто нет во мне ничего человеческого, то проверить легко – пустишь кровь да увидишь, какая она теплая… Валландский снег от нее таял, дымился…

Волх засмеялся, будто мысли прочел:

– Ладно, ведогон ты слитый иль нет, а коли хочешь человеком жить – живи. Я до сей поры тоже не там сидел, где должен был…

– До сей поры? – расстроился Бегун. – Неужели в дорогу собираешься? А мы-то к тебе с просьбой…

Чужак скосился на него, мельком скользнул взглядом по Эрику и отвернулся, будто не видел. Умен был волх, знал – гостя обижать никому не дозволено, проще не заметить его…

– Ладно, не на дворе же о том беседовать. – Он повернулся, зашагал к ограде. – Пошли…

– Куда? – наивно спросил Бегун.

– В мою избу.

– А как же…

Не мог Бегун понять, с чего Чужак в Княжьих палатах не живет, да спросить о том не смел – мялся, а мне и спрашивать не надо было, нутром чуял – рознятся сын с отцом, так рознятся, что вместе не уживаются…

Ведун недалече увел, приостановился у ворот невысокой избы:

– Не по мне Княжьи хоромы, не по отцу сын, но коли вам теснота не в обиду – милости прошу.

Я отодвинул рукой сунувшегося было в избу Лиса, вошел первым. Волх – не простой человек, что у него на уме – никому не ведомо. Дурного он, может, и не замышляет, а поберечься нигде не зазорно… Чужак поводил меня взглядом, усмехнулся, словно вновь мысли учуял. Да и я, казалось, заранее знал, что увижу в его горнице. Чисто и пусто… Даже лавка всего одна – едва разместились.

Ведун встал поближе к каменке, скинул полушубок, тряхнул длинными волосами:

– Сказывайте – зачем пожаловали?

Быть того не может, чтоб не знал он! Не глазами – душой я его видел! Ведает Чужак про Вассу!

Я глянул на Эрика. Большой мукой дался ньяру путь до Ладоги. Сломал гордыню, смирил боевой норов… Для него это похлеще, чем семерых врагов разом завалить. Не дело его пред ведуном на колени ставить.

– Сам знаешь, – грубо ответил я волху, – к чему спрашиваешь?

Не боялся я его. Знал – убить может, в создание богомерзкое обратить, огнем сжечь – а страха не было. Остался страх в синем море и на валландском снегу…

– Верно. – Волх сжал руки. Высунулись из рукавов золотые змеи-браслетки, сверкнули недобро. – Знаю и не стану ньяру помогать.

Эрик вскинулся, вспыхнул сухой хворостиной:

– Старые обиды поминаешь?!

– Обиды? – Чужак крутнулся к печи, согнулся, словно ударили его, зашипел по-змеиному: – Думаешь, из-за пустой обиды прокляли твой род волхи? Что знаешь ты, глупый слепой щенок, о моем племени? Ничего! Разве помнишь ты, как ньяры прогнали нас на кромку, к нежити и ведогонам? Разве твои пращуры проходили сквозь холод и мрак, оставляя бессмертную душу на руках Морены? Разве ты плакал кровью над покинутой родиной, ты мучился, видя, как слепнут без нас люди, как смыкается меж ними и их духами кромка? Нет! Твое сердце не болит за тех, кто едва видит сквозь пелену загадочные очертания, слышит неясные голоса…

– Я не понимаю, волх, – перебив Чужака, честно признался Эрик.

– Конечно, – зло хмыкнул тот. – Ты слеп. И люди слепнут. Еще немногие способны различать кромку и говорить со своими ведогонами, но время завершит то, что не успели твои предки. Оно закроет людям глаза, сделает их похожими на новорожденных котят. Они будут проходить мимо своей судьбы, не замечая знаков Домового, они перестанут различать в шуме леса голос Лешего и примутся убивать леса, они начнут терять своих детей, не углядев в спелой ржи золотую шкуру Росомахи… Даже грибы и травы обретут над ними власть, смертельными ядами приближая их к кромке. Вот в чем повинны твои пращуры, ньяр! Вот что зовешь ты пустой обидой, слепец!

О чем он говорит? В чем винит Эрика? Какая кромка? Какая слепота? Немыслимо, невозможно…

– Чужак, – робко вставил Бегун, – не мое, конечно, дело, но все же – о чем ты?

Волх поник, огорченно вздохнул:

– Неважно…

– А он о том, – Лис притянул к себе Бегуна, нарочито громко зашептал ему на ухо, – что коли твой дед на вилы сел, то у тебя зад заболит. А еще, коли ты ослепнешь да оступишься, Чужак тебе на то попеняет, а руки не подаст!

Меня передернуло – не ко времени этак с ведуном шутить! Чужак вздрогнул, выпрямился, одним движением очутился перед Лисом:

– Повтори.

Нет, он драться по-глупому не станет. Голос ровный, без злости – значит, размажет по стене одним взмахом руки, и дело с концом! – Пожалуй… – Лис пожал плечами, открыл рот.

– Молчи! – рявкнул я, встал перед Чужаком. – Он сказал, ты коришь человека за чужую ошибку, к тому ж по неосторожности совершенную…

Что я несу?! Сущий вздор, а все помягче, чем у Лиса, вышло… Ведун задумался…

Что-то громко звякнуло. Кто с мое повоевал, тот звон оружия ни с чем не спутает.

– Я мало что понял, волх. – Эрик подтолкнул ногой сброшенный меч. – Знаю лишь, что обидели мои пращуры твоих и давно за это расплачиваются, но сейчас не о том речь. Пропала моя жена – помоги разыскать ее. Коли ради этого убить меня надо, так убей, только ее найди и сбереги, а если не в силах ее сыскать, все равно убей, потому что не мила мне жизнь…