еще более тяжкий грех, считая, что П.Н. Милюков, депутат А.И. Гучков и председатель Думы М.В. Родзянко тайно склоняют некоторых генералов из высшего командования армии к соучастию в смещении царского правительства. Агенты охранки перехватывали всю переписку высших военных чинов, пересылаемую по почте, и, по мнению Васильева, в ней содержались намеки на то, что либералы предлагают военным заключить с Думой своего рода союз против правительства. Подробности сделки, негодовал он, обсуждались, должно быть, в других письмах, которые доставлялись тайком доверенными курьерами, так как почтовая переписка не дает полной картины. На самом деле руководство Думы отчаянно искало тогда бескровный выход из политического тупика, в котором оно оказалось. В первые дни Февральской революции министр внутренних дел А.Д. Протопопов докладывал в Ставку о волнениях в связи с нехваткой продовольствия, которые, по его словам, моментально утихнут, как только удастся расчистить от снежных заносов железнодорожные магистрали. Николай II был уверен, что столичный гарнизон легко справится с беспорядками. Такое же настроение господствовало на Фонтанке. А.И. Спиридович (в ту пору ялтинский градоначальник) вспоминал, что в самые критические часы товарищ министра увлеченно обсуждал с ним вопрос: мостить улицы Ялты брусчаткой или залить асфальтом?

Только 27 февраля 1917 г. правительство поняло, что речь идет о массовых выступлениях, которые невозможно подавить при помощи ненадежных воинских частей. На заседании Совета министров Протопопов был подвергнут резкой критике и объявил о своей отставке. Обсуждался вопрос о его преемнике, рассматривались различные комбинации и назывались разные имена. Но уже было поздно. Этот день стал последним в существовании Департамента полиции.

Никому так и не удалось предотвратить волнения на улицах Петрограда 27 февраля. Началась революция. Дом 16 по Фонтанке подвергся нападению одним из первых. Все сотрудники, находившиеся в здании и понимавшие, что связь с тайной полицией ставит их в крайне уязвимое положение, в страхе разбежались, не оказав сопротивления. Тогда толпа нападавших беспрепятственно растеклась по кабинетам Департамента полиции, и в конце концов была обнаружена святая святых охранки. Наспех порывшись в папках, они схватили те, что показались им самыми важными, вынесли их во двор и подожгли. Сохранилось, однако, достаточно документов, свидетельствующих, с каким размахом охранка использовала секретных агентов, осведомителей и провокаторов в политическом розыске на протяжении последних лет перед крушением Российской империи.

Когда о захвате дома на Фонтанке узнали в охранном отделении, полковник Глобачев объявил сотрудникам, что они распущены, и последним покинул опустевшее здание. Московское охранное отделение было захвачено немного позднее, причем какие-то вооруженные люди на автомобилях подожгли его архивы. До сих пор остается неизвестным, было ли это сделано в пылу революционного энтузиазма или явилось продуманной акцией тех, кому было чего опасаться, если бы полицейские досье сохранились в неприкосновенности.

Новая власть сохранила почти все прежние ведомства. Среди немногочисленных исключений был Департамент полиции. Это учреждение и все его местные органы, равно как корпус жандармов, были сразу же упразднены. Место полиции заняла народная милиция. Предполагалось, что добровольцы обеспечат порядок лучше, чем старая коррумпированная и привыкшая к произволу полиция. Однако анархия постепенно начала захлестывать улицы; непрофессиональная милиция явно не могла справиться с преступностью и насилием.

Полиция являлась одним из главных объектов ненависти восставших. Вопреки распространенным слухам о пулеметах, из которых жандармы якобы обстреливали народ, полиция не оказала серьезного сопротивления. В то же время полицейские, в отличие от матросов, солдат, казаков, не примкнули к вышедшим на улицы горожанам. Покинув свои посты, полицейские сняли форму и попрятались по домам. Там их разыскивали и арестовывали отряды милиции.

Февральская революция была бескровной. К власти пришли представители либеральных партий, пытавшиеся направить стихийное движение в законное русло. Новые министры заявили, что они не допустят бессудной расправы над приспешниками старого режима. Временное правительство объявило о создании Чрезвычайной следственной комиссии, которая должна была расследовать преступные деяния царских министров и высших должностных лиц. Председателем комиссии был назначен либеральный московский адвокат Н.К. Муравьев, когда-то проходивший в дневниках наружного наблюдения под кличкой Муха. К работе в комиссии привлекли чинов судебного ведомства, среди которых были люди с весьма консервативными взглядами. За ними наблюдали члены левых, социалистических партий и представители Петроградского совета рабочих и солдатских депутатов.

Чрезвычайная следственная комиссия Временного правительства исходила из классического принципа, гласящего, что закон не может иметь обратной силы. Поэтому было принято решение привлечь сановников к ответственности за несоблюдение законов уже не существовавшей Российской империи. Царские министры должны были держать ответ за различные должностные преступления. Значительная часть дел непосредственно касалась политической полиции. Следователи погрузились в мир двойных агентов, вскрытых писем, секретных операций. Расследовались вопросы об организации еврейских погромов, о подоплеке дела Бейлиса. Много внимания было уделено распутинскому кружку.

В качестве свидетелей перед комиссией предстали почти все видные деятели политического розыска. Многим из них предъявили обвинения. Бывшие охранники регулярно обсуждали, кто из них будет задержан в следующий раз. И действительно, одного за другим арестовывали бывших директоров Департамента полиции — Васильева, Белецкого, Климовича, Зуева. Аресты коснулись некоторых министров — Протопопова, А.Н. Хвостова, Штюрмера, товарищей министров, начальников охранных отделений. Поначалу обвиняемые содержались в печально знаменитом Трубецком бастионе Петропавловской крепости и допрашивались в тех же казематах, что и декабристы. Условия содержания были тяжелыми, так как солдаты распропагандированных полков не скрывали своей ненависти к бывшим властителям. Караульные нередко заводили разговоры о том, что вместо долгой судебной канители надо просто приколоть «буржуев» штыками и сбросить в Неву.

Заключенные держали себя по-разному. Курлов бомбардировал следователей ходатайствами об освобождении по состоянию здоровья. Бывшие начальники охранных отделений, заведующие Особым отделом, и даже директора Департамента полиции заявляли, что в их компетенцию никогда не входили ответственные решения. Активнее всех сотрудничал со следствием Белецкий, полагавший, что только самыми откровенными и полными показаниями он может спасти свою жизнь. Параллельно с Чрезвычайной комиссией действовали группы по обследованию архивов. В свободной от цензуры прессе печатались списки установленных секретных агентов. Тайное становилось явным, смутные подозрения перерастали в уверенность. Ходили слухи о предстоящих сенсационных разоблачениях, перед которыми поблекнет дело Азефа. Журналисты, много лет занимавшиеся данной темой, получили возможность встретиться с героями своих прежних и будущих публикаций.

Однако поток разоблачительных материалов не мог подменить официальных обвинений. Между тем Чрезвычайная следственная комиссия испытывала трудности с юридическими формулировками. Даже в таком, казалось бы, бесспорном случае, как перлюстрация, нелегко было выдвинуть обоснованное обвинение. Перлюстраторы нарушали закон, но они делали это с дозволения монарха, чья воля в самодержавном государстве являлась источником закона. Хотя следователи Чрезвычайной комиссии стояли на строгой правовой почве, они не могли полностью отрешиться от