Два дня спустя, двенадцатого сентября, новая партия горцев отхватила на реке Тахтамыш большой табун, принадлежавший ногайскому князю Мусе Таганову. Но тут ее постигла неудача. Проезжая на возвратном пути в полуверсте от Открытого поста, она была замечена секретом. На тревогу выехал казачий пост и настиг партию в трех верстах за Кубанью. Сотник Гласков, имея в своем распоряжении не больше сорока казаков, не задумался, однако, ударить на хищников. Черкесы дали отпор, но, сбитые дротиками, оставили табун и обратились в бегство. Казаки гнали их до самых вершин Подкумка. Доскакав до ущелья, хищники спешились, но здесь казаки не решились броситься снова в пики и ограничились только перестрелкой. Попытка выбить неприятеля из его крепкой позиции могла бы стоить многих жертв, и Гласков возвратился назад, потеряв во всем деле одного казака убитым и двоих ранеными.

Намерения горцев тотчас же стали известны Вельяминову; он решил предупредить их, и как только аулы, бежавшие с Зеленчука, осядут на Лабе, у предгорий, нагрянуть на них опять с линейными казаками.

После первой экспедиции Вельяминов стоял у Невинного Мыса, Кацырев – у Прочного Окопа, а донской полковник Победнов – у Тахтамышского аула. Но в конце сентября отряды вновь пришли в передвижение. Батальон Ширванского полка от Каменного Моста перешел к Невинному Мысу, куда прибыли также две роты из Круглолесской и стягивались казачьи резервы из линейных полков: Кубанского, Кавказского, Волжского и Хоперского. Составился сильный отряд в три тысячи человек пехоты и восемьсот линейных казаков, при четырнадцати пеших и двух конных орудиях.

В ночь с двадцать девятого на тридцатое сентября Вельяминов вдруг двинул этот отряд за Кубань. Войска шли всю ночь, не зная, куда и зачем идут; днем они скрывались в балках или в лесах, а с вечера снова шли и, сделав таким образом, менее нежели в сутки, более ста верст, первого октября утром очутились на Чамлыке. Якубович с небольшой партией казаков пустился далее, к стороне Лабы, на разведку, а вечером по его следам двинулся опять и весь отряд. Скоро от Якубовича пришло донесение, что близ Лабы видны огни, но что сильный лай собак мешает ему приблизиться. Вельяминов тотчас послал к нему батальон ширванцев с шестью линейными сотнями. Тревога оказалась, однако, фальшивой: Якубович в темноте принял за аул находившийся вблизи редкий лес, а огни, им виденные, вероятно, горели у караульных пастухов. Но вскоре от Якубовича прискакал новый гонец с известием, что он перешел Лабу и стоит под аулом, что аул уже просыпается, и пастухи выгоняют скот. Тогда шесть сотен линейных казаков, под командой командира Волжского казачьего полка майора Верзилина, быстро переправившись через Лабу, во весь дух понеслись на помощь к Якубовичу. Две роты Навагинского полка и одна Тенгинского, с четырьмя орудиями, поддерживали движение конницы.

Казаки успели окружить три аула, стоявшие в близком расстоянии один от другого. Это были ногайцы, прогнанные с Зеленчука и только что начинавшие устраивать свои новые поселения на Лабе по указанию своего владельца князя Эдиге Мансурова. Аулы захвачены были совершенно врасплох. Сам Эдиге Мансуров едва успел каким-то чудом ускакать с женой, но все его имущество осталось в русских руках. Весь скот, в количестве двух тысяч голов, был взят при первом же налете. Из жителей не спаслось почти ни одного: триста человек были вырезаны, пятьсот шестьдесят шесть душ захвачены в плен. “Непомерная потеря неприятеля,– замечает Ермолов,– произошла от того, что казаки на самом рассвете застали жителей спящими и мгновенно отрезали сообщение между аулами. Свободной оставалась одна сторона, к Лабе, но пехота, скрытно прошедшая до самой переправы, заняла прибрежный лес – и все, что в нем искало спасения, или погибло, или было взято в плен”.

Современники говорят, впрочем, что была другая причина жестокого истребления горцев. Дело в том, что пленные, во избежание расходов казны, по приказанию Вельяминова раздавались на содержание линейных казачьих станиц. Мера эта, приводившая казаков к излишним издержкам, крайне им не нравилась и имела печальные последствия: чтобы отделаться от этих расходов, казаки совсем перестали брать пленных и не щадили ни детей, ни женщин.

В числе пленных были: малолетний князь Шабан-Гирей, дочь князя Каммукая Мансурова и две сестры князя Сали-бея. При одной из последних была прелестная четырехлетняя дочь, но испуг так подействовал на малютку, что она захворала и умерла на одном из переходов. Тут же, в числе пленных, оказался и сын султана Менгли-Гирея, генерала русской службы, отданный им, по народному обычаю, на воспитание закубанцам. Его вместе с аталыком отправили к отцу.

Весь бой вели и на этот раз почти одни линейцы; пехота подошла только тогда, когда дело уже было совершенно окончено. Потеря казаков была ничтожна и не превышала восьми человек, но в числе выбывших из строя, к сожалению, находился храбрый сотник Моздокского полка Старожилов: он был ранен смертельно и на другой день умер.

На следующий день, второго октября, пока войска стояли еще на правом берегу Лабы, в лагере, закубанцы показывались с разных сторон, но ничего не осмелились предпринять против отряда. Войска простояли на занятой позиции до седьмого октября, и во все это время черкесы поминутно появлялись то против водопоя, то против фуражиров, то против наблюдательного казачьего поста, выдвинутого на высоту, далеко за черту лагеря. Но дело всегда ограничивалось лишь перестрелкой на дальнем расстоянии.

Однообразие лагерной стоянки нарушилось здесь приездом к Вельяминову какого-то турецкого чиновника, который от имени анапского паши требовал, чтобы Вельяминов остановил опустошение земель, принадлежавших султану, и возвратил всех пленных, взятых в аулах князя Эдиге Мансурова. “Я отвечал ему,– говорит Вельяминов в донесении об этом,– что не мы начали неприязненные действия, и потому он прежде обязан заставить горцев возвратить все, что ими взято на линии, а до тех пор не только не возвращу их пленных, но буду продолжать опустошения по мере моей возможности, и надеюсь наконец принудить горцев повиноваться распоряжениям султана, заботящегося о поддержании добрых отношений между Россией и Портой”.

Седьмого октября отряд, обремененный добычей и пленными, двинулся наконец обратно к Кубани. Черкесы провожали его слабой перестрелкой, и только раз довольно горячо, но не стойко, напали на арьергард, не вдаваясь, однако же, в опасности. Урон, понесенный ими на Малом Зеленчуке, кажется, сделал их более осторожными; по замечанию Вельяминова, “они были скромны в своих атаках”.

В час пополудни вдруг подул сильный встречный ветер и замедлил движение. Отряд шел не дорогою, а целиной, по густой траве и бурьяну. Черкесы быстро сообразили возможность нанести ему ужасный вред. Во весь дух они обскакали его стороной и скрылись из виду. Никому из русских не приходила и мысль о возможности степного пожара, как вдруг солдаты увидели впереди себя горевшую траву, и не более, как в четверть часа стена пламени, гонимая вихрем, с густым дымом шла прямо на отряд. Поднялась тревога, солдаты и артиллерия повернули назад. Но огонь быстро догонял их; опасность становилась с каждой минутой страшнее и очевиднее. К счастью, кто-то догадался зажечь траву позади отряда, и тот же степной пожар, который грозил ему спереди, явился его спасителем в тылу; скоро очистилось обширное пространство без травы, и обозы с артиллерией расположились в безопасности на поле, еще покрытом неостывшим пеплом.