– Чуть было не женился, – прошептал князь и поник головой.

– Что ж, в нее, что ли, влюблен, коли так? Теперь для нее приехал? Для этой?

– Я приехал не для того, чтобы жениться, – ответил князь.

– Есть у тебя что-нибудь святое на свете?

– Есть.

– Поклянись, что не для того, чтобы жениться на той.

– Клянусь чем хотите!

– Верю; поцелуй меня. Наконец-то я вздохнула свободно, но знай: не любит тебя Аглая, меры прими, и не бывать ей за тобою, пока я на свете живу! Слышал?

– Слышал.

Князь до того краснел, что не мог прямо глядеть на Лизавету Прокофьевну.

– Заруби же. Я тебя как провидение ждала (не стоил ты того!), я подушку мою слезами по ночам обливала, не по тебе, голубчик, не беспокойся, у меня свое, другое горе, вечное и всегда одно и то же. Но вот зачем я с таким нетерпением ждала тебя: я всё еще верю, что сам Бог тебя мне как друга и как родного брата прислал. Нет при мне никого, кроме старухи Белоконской, да и та улетела, да вдобавок глупа, как баран, стала от старости. Теперь отвечай просто да или нет: знаешь ты, зачем она третьего дня из коляски кричала?

– Честное слово, что я тут не участвовал и ничего не знаю!

– Довольно, верю. Теперь и у меня другие мысли об этом, но еще вчера, утром, во всем винила Евгения Павлыча. Целые сутки третьего дня и вчера утром. Теперь, конечно, не могу не согласиться с ними: до очевидности, что над ним тут как над дураком насмеялись почему-то, зачем-то, для чего-то (уж одно это подозрительно! да и неблаговидно!), – но не бывать Аглае за ним, говорю тебе это! Пусть он хороший человек, а так оно будет. Я и прежде колебалась, а теперь уж наверно решила. «Положите сперва меня в гроб и закопайте в землю, тогда выдавайте дочь» – вот что я Ивану Федоровичу сегодня отчеканила. Видишь, что я тебе доверяю, видишь?

– Вижу и понимаю.

Лизавета Прокофьевна пронзительно всматривалась в князя; может быть, ей очень хотелось узнать, какое впечатление производит на него известие о Евгении Павлыче.

– О Гавриле Иволгине ничего не знаешь?

– То есть… много знаю.

– Знал или нет, что он в сношениях с Аглаей?

– Совсем не знал, – удивился и даже вздрогнул князь. – Как, вы говорите, Гаврила Ардалионович в сношениях с Аглаей Ивановной? Быть не может!

– Недавно очень. Тут сестра всю зиму ему дорогу протачивала, как крыса работала.

– Я не верю, – твердо повторил князь после некоторого размышления и волнения. – Если б это было, я бы знал наверно.

– Небось он бы сам пришел да на груди твоей признался в слезах! Эх ты, простофиля, простофиля! Все-то тебя обманывают, как… как… И не стыдно тебе ему доверяться? Неужели ты не видишь, что он тебя кругом облапошил?

– Я хорошо знаю, что он меня иногда обманывает, – неохотно произнес князь вполголоса, – и он знает, что я это знаю… – прибавил он и не договорил.

– Знать – и доверяться! Этого недоставало! Впрочем, от тебя так и быть должно. И я-то чему удивляюсь. Господи! Да был ли когда другой такой человек! Тьфу! А знаешь, что этот Ганька или эта Варька ее в сношения с Настасьей Филипповной поставили?

– Кого?! – воскликнул князь.

– Аглаю.

– Не верю! Быть того не может! С какою же целью?

Он вскочил со стула.

– И я не верю, хоть есть улики. Девка своевольная, девка фантастическая, девка сумасшедшая! Девка злая, злая, злая! Тысячу лет буду утверждать, что злая! Все они теперь у меня такие, даже эта мокрая курица, Александра, но эта уж из рук вон выскочила. Но тоже не верю! Может быть, потому, что не хочу верить, – прибавила она как будто про себя. – Почему ты не приходил? – вдруг обернулась она опять к князю. – Все три дня почему не приходил? – нетерпеливо крикнула ему она другой раз.

Князь начал было рассказывать свои причины, но она опять перебила:

– Все-то тебя как дурака считают и обманывают! Ты вчера в город ездил; об заклад побьюсь, на коленях стоял, десять тысяч просил принять этого подлеца!

– Совсем нет, и не думал. Даже и не видал его, и, кроме того, он не подлец. Я от него письмо получил.

– Покажи письмо!

Князь достал из портфеля записку и подал Лизавете Прокофьевне. В записке было:

«Милостливый государь, я, конечно, не имею ни малейшего права, в глазах людей, иметь самолюбие. По людскому мнению, я слишком ничтожен для этого. Но это в глазах людей, а не в ваших. Я слишком убедился, что вы, милостивый государь, может быть, лучше других. Я не согласен с Докторенкой и расхожусь с ним в этом убеждении. Я от вас никогда не возьму ни копейки, но вы помогли моей матери, и за это я обязан быть вам благодарен, хотя и чрез слабость. Во всяком случае, я смотрю на вас иначе и почел нужным вас известить. А затем полагаю, что между нами не может быть более никаких сношений.

Антип Бурдовский

Р. S. Недостающая до двухсот рублей сумма будет вам в течение времени верно выплачена».

– Экая бестолочь! – заключила Лизавета Прокофьевна, бросая назад записку. – Не стоило и читать. Чего ты ухмыляешься?

– Согласитесь, что и вам приятно было прочесть.

– Как?! Эту проеденную тщеславием галиматью! Да разве ты не видишь, что они все с ума спятили от гордости и тщеславия?

– Да, но все-таки он повинился, порвал с Докторенкой, и чем он даже тщеславнее, тем дороже это стоило его тщеславию. О, какой же вы маленький ребенок, Лизавета Прокофьевна!

– Что ты от меня, пощечину, что ли, получить, наконец, намерен?

– Нет, совсем не намерен. А потому, что вы рады записке, а скрываете это. Чего вы стыдитесь чувств ваших? Ведь это у вас во всем.

– Шагу теперь не смей ступить ко мне, – вскочила Лизавета Прокофьевна, побледнев от гнева, – чтоб и духу твоего у меня теперь с этой поры не было никогда!

– А чрез три дня сами придете и позовете к себе… Ну как вам не стыдно? Это ваши лучшие чувства, чего вы стыдитесь их? Ведь только сами себя мучаете.

– Умру – не позову никогда! Имя твое позабуду! Позабыла!!

Она бросилась вон от князя.

– Мне и без вас уже запрещено ходить к вам! – крикнул князь ей вслед.

– Что-о? Кто тебе запретил?

Она мигом обернулась, точно ее укололи иголкой. Князь заколебался было ответить; он почувствовал, что нечаянно, но