— Никогда не знаешь, кто может тебя подслушать.

Именно в этот миг Дионис подсек и вытащил жирную макрель. Хоть то была не кефаль и не морская собака — украшение опсона, — но все-таки лучше, чем ничего. Дионис выпотрошил рыбу, выбросил требуху в море и вытащил маленькую жаровню на древесных углях, чтобы приготовить добычу.

— Ему сопутствует удача, — заметил Менедем.

— Еще какая, — по-прежнему негромко согласился Соклей. — Интересно, где он ее позаимствовал?

На этот вопрос у Менедема не было ответа.

* * *

Переход от Астипалеи к Косу на следующий день занял больше времени и потребовал больших усилий: ветер к утру стих, и гребцам пришлось занять места на веслах. Но даже при хорошем попутном ветре Менедем удивился бы, если бы ему удалось добраться до полиса Коса к закату.

Когда «Афродита» подошла к западной оконечности острова, он вывел ее на широкий открытый берег северного побережья и сказал Соклею:

— Завтра легко будет снова спустить судно на воду. У нас не так уж много тяжелого груза.

— Верно, — ответил тот. — И здесь нам не надо бояться пиратов, раз неподалеку столько судов Птолемея.

— Да, если уж здесь не безопасное место, тогда за пределами Великой гавани Родоса безопасного места вообще не существует.

На берег явились двое крестьян, которые принесли на продажу мед и оливковое масло. Как всегда, делая покупки, Соклей щелкал языком и всячески выражал свое огорчение, но, когда крестьяне ушли, сказал:

— Если здешние жители знают, что можно без опаски подойти к вытащенному на берег судну, это лучший признак того, что тут нечасто рыщут пираты.

Менедем кивнул.

— И завтра мы высадим на берег Диониса, а потом сможем двинуться домой.

— Интересно, пал ли Галикарнас, — заметил Соклей.

— Мне тоже интересно. И я надеюсь, что люди Птолемея его разграбили.

Соклей засмеялся.

— И я догадываюсь почему — ведь в таком случае этот, как его там, ну, в общем, не слишком дружелюбный парень с дружелюбной женой, скорее всего, мертв. А значит, мы снова сможем там торговать, не беспокоясь, что тебя убьют.

Уши у Менедема вспыхнули, и он ответил:

— Что ж, это не единственная причина.

Соклей снова засмеялся, уверенный, что двоюродный брат нагло врет. А поскольку Менедем и вправду врал, он торопливо сменил тему разговора.

* * *

Когда «Афродита» вошла в гавань Коса, Соклей заслонил ладонью глаза от солнца и вгляделся в сторону Галикарнаса, лежавшего на севере материка по другую сторону узкого канала.

— Дыма нет. И на море не сражаются суда. Или город пал некоторое время назад, или вообще не пал.

Менедем не ответил.

— Ты слышишь? — спросил Соклей. — Я сказал…

— Я слышу, — отозвался Менедем. — Просто я тебя не слушаю.

— О, — проговорил Соклей. — Ладно.

Гнев, скрывавшийся под спокойными словами Менедема, предупреждал, что Соклей зашел в своих шутках слишком далеко.

«Вот если бы Менедем замечал подобное и за собой… — подумал Соклей. И засмеялся — Желай луну с неба! Мечтать не вредно».

— Гавань битком набита, — заметил Диоклей. — Судов больше, чем оливок в кувшине.

— Возможно, это и есть ответ на наш вопрос, — сказал Соклей. — Если флот Птолемея вернулся, Галикарнас, вероятно, все еще принадлежит Антигону.

— Плохо, — проговорил Менедем. А потом вдруг снял правую руку с рулевого весла и, показав куда-то, возвысил голос до крика: — Вон местечко, куда можно втиснуться! Гребите, ублюдки, пока его кто-нибудь не перехватил!

— Риппапай! Риппапай! — выкрикнул начальник гребцов, задавая ритм.

Торговая галера скользнула на место у пристани.

— Греби назад! — скомандовал Диоклей, а потом, когда судно почти остановилось: — Стой!

Люди сложили весла.

Портовые рабочие поймали брошенные с «Афродиты» канаты и крепко пришвартовали судно к пристани; Дионис, сын Гераклита, с кожаным дорожным мешком на плече тут же поспешил на ют.

— Спустите трап, — рявкнул он Менедему. — Я должен быть уже в пути!

Менедем вскинул голову и сверху вниз глянул на пассажира.

— Поговори еще с капитаном в таком тоне, находясь на борту его судна, — и полетишь в воду. И тогда, клянусь Зевсом, тебе уже не придется беспокоиться насчет трапа.

— И ты никуда не пойдешь, пока не заплатишь нам остальные двадцать пять драхм, — добавил Соклей.

Кипя от возмущения, щеголь отдал ему вторую часть платы за проезд — снова в легких драхмах Птолемея. Но даже после этого Менедем неплохо поразвлекался, как можно медленней спуская трап. Когда наконец все было готово, Дионис рванул на пирс и со всех ног устремился в город.

— Что это он так спешит? — спросил кто-то из портового люда.

Соклей пожал плечами.

— Кто его знает? Некоторые просто рады побыстрей убраться с корабля.

Портовый рабочий засмеялся.

— Как продвигается осада Галикарнаса? — в свою очередь поинтересовался Соклей.

— О, так вы были здесь, когда она началась?

Соклей кивнул. Местный сплюнул в море.

— Армия Птолемея почти взяла город, когда явился Деметрий, сын Антигона, с армией, которую привел с востока — он там сражался с кем-то еще.

— С Селевком? — предположил Соклей.

— Наверное, — ответил местный. — Во всяком случае, Деметрий снял осаду и разместил в городе новый большой гарнизон, поэтому теперь нет смысла пытаться снова завоевать Галикарнас.

Менедем скорчил ужасную гримасу.

— Как плохо, — сказал он.

— Я тоже так считаю, — согласился житель Коса: Галикарнас был давним торговым конкурентом его родного полиса.

— Деметрий вернулся в Анатолию после сражения с Селевком, ты сказал? — переспросил Соклей, и рабочий кивнул. Соклей, по своему обыкновению, тут же задал еще один вопрос: — И ему удалось одержать победу на востоке?

— Ну, обо всех битвах я не знаю, но вряд ли он выиграл войну, — ответил местный.

«Деметрий победил здесь армию Птолемея, но не смог победить армию Селевка на востоке, — подумал Соклей. — Разве это не интересно?»

Птолемей позволил Селевку сбежать, чтобы тот мог досаждать Антигону в другом регионе. Судя по всему, Селевк сполна исполнил пожелание правителя Египта.

— А есть ли какие-нибудь другие новости, кроме Галикарнаса? — спросил Менедем.

— Тебе следовало бы появиться здесь полмесяца назад, — сказал портовый рабочий. — Ох и праздник закатил Птолемей, когда его любовница родила мальчика… — Он улыбнулся при одном только воспоминании об этом. — Я тогда выпил столько вина, что потом два дня болела голова.