за вами к 17.00. В гостях будут товарищи из нашей партии, в том числе много молодых. Гарантирую, что вам будет интересно. А сейчас я вынужден уйти. — Он встал и, не ожидая ответа, так же быстро, как и появился, покинул каюту.

Экипаж встретил известие спокойно, большинство уже бывали по приглашению этого человека на футболе и в загородном парке, но встречи с местными коммунистами никто не ожидал. Пришлось срочно звать комиссара и штудировать историю компартии. Благо, у Александра Федоровича в каюте имелась Советская Энциклопедия, но там коммунистической партии Англии было уделено только несколько строк: создана в 1920 году, насчитывает около 25 тысячи членов, пользуется влиянием в ряде профсоюзов, борется…, представительства в парламенте не имеет. Пришлось изучать географическое положение, полезные ископаемые и краткую историю страны, кое-что о флоте, кое-что о портах. Не густо, но сойдет в надежде, что их, как и нас, — всему учили понемногу, чему-нибудь и как-нибудь.

Автобус пришел вовремя, и вскоре мы были за городом в зеленом царстве старого парка у реки. Здесь в средневековом замке располагался клуб шахтеров с музеем рыцарского оружия и доспехов. Нас ожидали человек пятнадцать молодежи и такая же группа пожилых джентльменов, которые приветствовали по-русски, это были члены Русско-Английского общества дружбы. Побродив с хозяином по парку и обменявшись у воды способами лова форели, мы вернулись к замку тогда, когда у плотины был накрыт большой стол. В отличие от наших праздничных столов, на нем почти не находились закуски, но зато стол был прекрасно сервирован и поражал обилием приборов. Спиртного оказалось немного, и ужин закончился в строгой, но непринужденной обстановке.

Очкарик лет двадцати пяти с длинными волосами на "коктейле" из русского, английского и польского языков пригласил нас в музей замка и изложил историю Англии со времен пришествия викингов до распада империи, размахивая мечами, примеривая доспехи, щелкая старинными пистолетами, часть из которых была, скорее всего, муляжами. В заключение он снял со стены огромный меч, якобы самого Ричарда Львиное Сердце, я представил, как король скачет на коне с этим мечом, который волочится по земле, и улыбнулся. Заметив улыбку, парень обиделся и закончил экскурсию.

Во дворе нас ожидало пиво и время задушевных разговоров. Эль был так себе, но его оказалось много, и к началу сумерек кочегары готовились затянуть любимую "Раскинулось море широко" или традиционные в таких случаях "Шумел камыш" и "По диким степям Забайкалья". Но мы были совершенно обескуражены, когда английские ветераны запели "Варяга" на английском языке. Пели недолго, но с удовольствием, закончив "Подмосковными вечерами" уже в автобусе.

Прощаясь у трапа, очкарик на вопрос комиссара, откуда он знает русский, сказал, что его мать живет с одним русским эмигрантом из Перми. Договорились встретиться с земляком в ближайшее время, и в воскресенье студент приехал в сопровождении Петра Степановича Драча, широкоплечего, крепкого, как дуб, шахтера со следами въевшейся угольной пыли в кожу на лица. И мы с ним и комиссаром отправились в пригород города, возникший в годы угольной лихорадки и застроенный одинаковыми двухэтажными домиками.

Драч жил один, назвался бобылем с тех пор, как покинул свой Донбасс во время войны, где во время оккупации служил начальником полиции. Этого он не скрывал, сказав, что ему надоело бояться за все минувшие годы, и на этом свете его никто не ждет, а значит, и терять ему нечего. В доме было чисто: Драч лукавил, женская рука чувствовалась во всем. "Под давлением улик" он признался, что, "выйдя на поверхность", как говорят шахтеры, закончившие свой труд под землей, продолжает работать уже кузнецом и времени не хватает, поэтому жилье убирает женщина, мать студента, живущая рядом.

Женщина пришла вскоре и поведала нам, что встреча земляков не состоится — ее сожитель опасается, что мы агенты КГБ и попытаемся вывезти его в СССР. Накрыв стол и, немного посидев с нами, она ушла и через некоторое время вернулась с мужчиной болезненного вида с большим родимым пятном на лице. Боязливо озираясь, он нерешительно вступил в комнату и занял место в старом кресле недалеко от двери. Падающий из окна свет мешал рассмотреть его, он старчески щерился слезящимися глазами, вытирая их платком.

При его появлении разговор прервался, и вдруг произошло неожиданное. Наш комиссар встал из-за стола, подошел к гостю ближе и вдруг громко произнес: — Федор! Неужели Федор? Ну конечно, я же тебя узнал.

Гость встрепенулся, заслонился рукой, словно боялся, что его ударят, и внезапно заплакал беззвучно, закрыв лицо руками.

Комиссар сел на свое место и взволнованно произнес, обращаясь ко мне: — Это ж Федька. Мы жили на одной улице, даже в одном доме. Наши родители работали в одном цеху на сапожной фабрике, и мы с ним вместе учились в ФЗУ. Вместе вступили в комсомол. Он был у нас секретарем ячейки, а потом в райкоме комсомола работал. В армию вместе пошли добровольцами. Его на курсы политруков направили, он уговорил в военкомате и меня на них взять.

На минуту комиссар умолк, собираясь с мыслями, и продолжил уже спокойнее, поняв, что его земляк предпочитает молчать и слушать.

— Мы же с ним как братья были, даже в одну девчонку влюбились. И на фронт направление получили в один батальон, а он в первую же ночь к немцам и перебежал. Сам сдался, это мы от партизан узнали. Он и в лагере к измене других склонял. Что, Федька, разве не так?

Федор молчал, размазывая по лицу платком слезы. Вступился Драч: — Разве вы не знаете, что такое страх? Жить хотелось, вот и выбрал он свою дорогу. Мне тоже так сказали: или будешь сотрудничать с новой властью, или из шахты не выйдешь.

— Страх? — Симонов ненадолго задумался. — Страх, говоришь? А как на войне без страха? Страха только сумасшедший не ведает. Он на моей работе и теперь нередко приходит, но чтобы совесть терять и стать предателем, такой мысли не было, пусть уж лучше убьют. Что-то в тебе Федя было такое, что не только выжить хотел, а, наверное, еще и над людьми подняться. Ты всегда хотел выше всех стать, лучше есть и слаще спать. Вот и поднялся — сколько лет от людей прячешься, как крыса в норе.

— А что ваши солдаты в Польше делали? — вступилась на защиту сожительница. — Мой муж был офицер Армии Людовой, пять лет с фашистами воевал, а коммунисты его посадили и расстреляли. Меня с Мареком на статке (судне) в зерно закопали, чтоб спасти. Солдаты протыкали зерно пиками,