Ныне клабные девицы брали по прейскуранту.

И хоть были все как одна молодые да свежие, за чем распорядитель особо следил, а еще за тем, чтоб оные девицы ежемесячно к медикусу хаживали во избежание дурных болезней, но все одно не то… ах, куда ушли годы…

С этой мыслью князь изволили открыть очи, которые со вчерашнего отекли и слезились.

Коньяк был нехорош… или сигары… врали, дескать, высочайшего качеству, но тогда отчего в горле скребет? И по темечку бухает, так бухает выразительно, что прям сил никаких нет. Князь дотянулся до колокольчика, и верный камердинер возник у постели со стаканом огуречного рассолу. Чудодейственная сия жидкость имела благородный полупрозрачный колер и украшена была веточкой укропу, придававшей аромату рассола терпкие нотки.

— Подай, — прохрипел князь, открывая рот.

Определенно, табачок-с был негодный… а ведь дерут-то в клабе как за первостатейный…

…и снова намекнули, что, дескать, за князем долг…

…а за кем по нынешним-то нелегким временам долгов нет? Вот то-то же… благодарны должны быть, что в их клаб, который даже не в центре Познаньску расположился, князь захаживает, а они о долгах…

Огуречный рассол князь пил крупными глотками, с каждым оживая.

Впрочем, все одно он ощущал себя позорно слабым, немощным. И хоть бы каминные часы показывали полдень, Тадеуш Вевельский решил, что вставать не будет.

Тяжко ему.

И, вернув стакан камердинеру, ручкой махнул:

— Вон пошел.

Тот и вышел, оставив князя нежиться в кровати. Нет, пройдет минут десять, быть может — пятнадцать, и князь встанет, все ж таки решение решением, но еще с Ястрежемским встречаться, о свадьбе говорить… это после, но пока… он позволил себе лежать, разглядывая балдахин, каковой, как и многое в доме, нуждался в починке.

— Спите, папенька? — раздался над самым ухом вкрадчивый голос. — А уж полдень на дворе.

— И что? — Тадеуш Вевельский поморщился. Все ж таки старшего сына своего он не то чтобы не любил… хотя нет, не любил, конечно, что в его кругах было вполне себе допустимо, но куда печальней, что при мысли о Себастьяне он испытывал глубочайшее чувство брезгливости.

Не человек.

И не пытается даже скрыть вопиющую нечеловечность своей натуры. Порой князю казалось, что старший отпрыск нарочно его дразнит, но мысли этакие Тадеуш гнал. Да и вообще старался о сыне вспоминать пореже…

Нервы берег.

— Ничего, — сказал Себастьян, без приглашения, которого не последовало бы, усаживаясь в кресло.

Костюмчик белый, в тонкую лиловую полоску. Переливается белым золотом цепочка для часов. Сверкает перстенек на пальце… отливают чернотой когти.

И янтарные рога пренагло торчат из копны черных волос. А сами волосы длиннющие, в хвост собраны. Сколько раз ему было говорено, чтобы постригся… князь о волосах подумал с особою неприязнью, поскольку собственные его давно уже поредели, а лысина, ныне прикрытая белым полотняным колпаком, выглядела отвратительно.

— Я просто так… шел-шел, и дай, думаю, зайду проведаю любимого батюшку… давно не видел… верно, лет пять как!

Кончик Себастьянова хвоста щелкнул по одеялу, и это одеяло самым подлым образом съехало, обнажив тощие княжьи ноги с красными кружочками свежих клоповых укусов.

А говорили, что с прошлого-то раза перины перетряхнули, пересыпали и амулетами оберегли… вот же ж… врут, сволочи. Куда ни сунься, всюду врут.

Себастьян точно не заметил ни съехавшего одеяла, ни жалкого вида отца, который ерзал, пытаясь сесть. Но перины были мягкими, а длинная ночная рубаха опутала ноги, самым позорным образом князя Вевельского стреножив.

— А вдруг он занемог? Вдруг приключилось чего…

— Чего? — мрачно поинтересовался князь и потянулся к колокольчику. Но на звон камердинер не отозвался.

— Не знаю. Занемог там. Аль совесть проснулась досрочно.

— Шутить изволишь? Ничего не приключилось. — У Тадеуша получилось сесть в постели. — И твой визит несколько… несвоевременен.

— Ужас какой, — сказал Себастьян, вытягивая ноги.

— И если ты закончил…

— Я еще не начинал, папенька.

Хвост дернулся, показалось, раздраженно.

— Хорошо, чего ты хочешь? — Князь осознал, что старший отпрыск добром не уберется.

— Я хочу, чтобы позволил Лихославу жить так, как ему хочется. И если уж младшенькому нужно твое одобрение, ты одобришь все, что он сделает.

Следовало признать, что второй сын раздражал князя несколько меньше, чем первый.

— С какой стати? — Тадеуш сумел встать и, стащив колпак, швырнул его под кровать. — Если ты об этом… мезальянсе, то я свое слово сказал.

— Скажешь еще раз.

Князь поморщился: несмотря на чудодейственную силу огуречного рассола, минувший вечер все еще сказывался тугой тянущей болью в голове. Впрочем, он уже оправился от потрясения, вызванного визитом отпрыска. Облачившись в толстый шерстяной халат с вышитыми лебедями, князь потянулся, широко зевнул и поскреб в подмышке, где зудело особенно мерзко.

— Себастьян, — на голову князь надел чепец, не столько оттого, что боялся застудиться, сколько в попытке прикрыть лысину и редкие волосы, которые после сна некрасиво торчали, — твой нынешний визит лишен смысла. Я принял решение. И не собираюсь от него отступать. Если Лихослав хочет, чтобы титул остался за ним, он женится на этой…

— Богуславе, — подсказал Себастьян, любезно подав отцу зеркальце.

— Во-во. Если дашь себе труд подумать, то сам согласишься, что пять миллионов и полтора — большая разница…

В зеркало князь только заглянул и, скривившись, уронил на стол. Все ж таки до чего нелепым, жалким выглядит человек поутру! Лицо примятое, веки набрякшие, нос огромен, и подбородков уже не два — три… на красных щеках след от подушки, и еще завязки от чепца свисают с этих щек мышиными хвостиками.

— Разница имеется, — послушно согласился Себастьян. — Настолько большая, что хватит по твоим долгам рассчитаться… тебя ведь это интересует?

Князь насупился. О долгах он, впрочем, как и любой нормальный человек, вспоминать не любил и не вспоминал бы, но в последнее время кредиторы всяческий страх потеряли.

Письма пишут. Судом грозятся.

А третьего дня вовсе прислали лысоватого суетливого человечка, представившегося нонешним держателем княжеских векселей. И человечек этот, принятый весьма любезно, имел наглость требовать немедленного оных векселей погашения.

Две недели сроку дал.

— Не только меня, — поджав губы, произнес Тадеуш Вевельский.

Векселей было на сто пятьдесят тысяч злотней… а где их взять?

— Лихослав забыл, что его обязанность…