— Вы… хо… ро… ший поэт…

Мне стало за него обидно. Довольно скоро он умер. А меня нынче мои театральные недоброжелатели иногда называют «современным Софроновым», хотя эстетика у нас совершенно разная. Правда, есть и кое-что общее: оба мы русские…»

Тогда же, в 1983-м, Юрий Поляков стал лауреатом премии Московского комсомола, и ему довелось впервые столкнуться с премиальными страстями: главный редактор «Московского комсомольца» Лев Гущин (именно его по иронии судьбы в 2001-м Юрий сменит на посту руководителя «Литературной газеты») намеревался выступить против Полякова на бюро горкома, если той же премией не удостоят прозаика Андрея Яхонтова, за которого он особенно ратовал. Однако Яхонтова считал выдвиженцем «безродных либералов» первый секретарь Московской писательской организации Феликс Кузнецов. В результате переговоров в верхах было принято компромиссное решение: премию претенденты получили одну на двоих, по 250 рублей. Торжественное вручение состоялось в легендарной большой аудитории Политехнического музея. Сергей Михалков, протягивая Юрию алый диплом, произнес, заикаясь:

— Т-только не з-заз-знавайся!

В том же году в библиотечке журнала «Молодая гвардия» вышло историко-публицистическое исследование «Между двумя морями. Повесть о поэте».

«…Когда я только задумывал книгу о Георгии Суворове, то набросал схему будущих поисков: что нужно прочесть, где побывать, с кем встретиться. Открывался тот план двумя пунктами:

1. Съездить в село, где поэт родился, — Краснотуранское.

2. Съездить на место его гибели…

Мне казалось, что, побывав в этих местах, я смогу как бы охватить судьбу Георгия Суворова в целом, найти некий ключ к его судьбе. Это ощущение трудно выразить словами, но без него невозможно написать ничего путного о человеке.

…Но два первых пункта моего первоначального плана так и остались невыполненными, потому что выполнить их невозможно. Красноярское море разлилось теперь там, где было село Краснотуранское — родина поэта. Нет, на карте такое название осталось, но это совсем другое, новое село.

А на том месте, где Георгий Суворов погиб и был похоронен, теперь Нарвское море. Два моря скрыли места гибели и рождения поэта, словно убеждая нас: этими двумя датами не ограничены ни жизнь Суворова, ни его творчество!»

Не случайно в повести «Работа над ошибками», увидевшей свет тремя годами позже, школьники вместе с учителем будут разыскивать рукопись романа, автор которого погиб на фронте. И этот поиск, этот урок человечности, даст им импульс в попытке научиться понимать друг друга.

Вскоре Юрий начал выступать в периодике как литературный публицист. 29 октября 1982 года в еженедельнике «Литературная Россия» вышла его программная статья «Право на боль». «Есть боль участника, — писал Поляков, — но есть боль и соотечественника. Человеку, чье Отечество перенесло то, что выпало на долю нашей страны, нет нужды заимствовать чужую боль, потому что она принадлежит всем и передается от поколения к поколению, равно как и гордость за одержанную Победу. Более того, не пропустив через собственную душу, не осознав высокий и трагический опыт, вынесенный нашим народом из войны, нельзя быть по-настоящему современным человеком…»

К этой теме он возвратился в статье «Проникнись моментом!» в «Литературной газете» от 9 мая 1984 года: «Заметьте, военная тема вошла в творчество всех молодых поэтов, независимо от стилистической направленности, литературных ориентаций и темпераментов. И это понятно: ведь «проникнуться моментом» в данном случае одновременно означает и проникнуть в глубины главного, несиюминутного, потому что антивоенная тема из публицистической превратилась в философскую, «вечную», ибо речь идет о жизни и смерти человечества… Отсюда некий как бы «эсхатологический» оттенок таких стихов у молодых поэтов, сориентированных в своих поисках на литературные ассоциации и историко-мифологическую символику. Но разве от этого менее значительны такие строки Юрия Ласского:

С какой горькой иронией и неуступчивостью переосмысливает поэт тютчевское четверостишье «Последний катаклизм».

«С Юрой Ласским, — вспоминает Поляков, — знойным, мускулистым и очень талантливым евреем из Ташкента мы дружили. Он был застенчив, раним и лишь, прицеливаясь к очередной жертве своего любвеобилия, становился похож на хищника, правда, нежного. Из Литературного института его выгнал ректор Пименов, который внезапно, войдя в кабинет, обнаружил Юру и свою молодую секретаршу, как говорится, во взаимном расположении на кожаном диване, помнившем еще ягодицы Горького. Мы помогали изгнаннику, чем могли. От отца, большого ташкентского начальника, по-моему, в строительном деле, он свое исключение скрывал. Я напечатал сначала в «Московском литераторе» несколько его стихотворений, а потом процитировал в статье в «Литературной газете» его четверостишье. Заметили! Надо было показать, какого таланта лишился Литературный институт по молодому недоразумению. Пименов вскоре ушел на пенсию, а сменивший его Евгений Сидоров немедленно восстановил Ласского в вузе. Однако жизнь у Юры не задалась. Женился, как и хотел, на балерине, но ребенок родился инвалидом. В Ташкенте его зажимали, силы уходили в основном на халтуру, порой безымянную. Намекал, что пишет для литературных аксакалов, якобы переводы несуществующих стихов. Он стал пить и, кажется, покуривать дурь. В 1990-е перебрался в Москву, и я пытался устроить его на радио: у Ласского был очень красивый, бархатный тембр голоса, убивавший в женщине всякое благоразумие. Но Юра пришел на пробный эфир пьяным в хлам. Кончилось тем, что его зарезали в пьяной ссоре. А весь его клан перебрался, кажется, в Израиль».

Наиболее полно отразились размышления о военно-патриотической теме в большой статье «Наследники», напечатанной в 1984 году в пятом номере журнала «Литературное обозрение». И в первых абзацах уже можно уловить стиль будущей, постсоветской публицистики Юрия Полякова: «Мирные поколения должны знать о войне все, кроме самой войны. Откройте сборник любого поэта, рожденного, как принято говорить, «под чистым небом», и вы непременно найдете стихи о войне… Откуда же она, эта «фронтовая» лирика 70—80-х годов, написанная людьми, не знающими, что такое передовая (линия, а не статья), не ходившими в атаку (разве только учебную)?.. Дело, видимо, в том, что исторический и нравственный опыт Великой войны вошел в генетическую память народа, стал свойством, чуть ли не передающимся по наследству в числе других родовых черт…»

Читатель может возразить, что в то время шла война в Афганистане, где погибли тысячи призывников и офицеров, где люди ходили не в учебную, а в настоящую атаку. Это так, Юрий, конечно, помнил об этой «горячей точке». Вот его стихи на гибель Александра Стовбы, боевого офицера и начинающего поэта:

Мы не случайно подробно остановились на ранней публицистике. Если для кого-то «советский патриотизм» и забота «о памяти павших» диктовались тогда конъюнктурой, у Юрия это была принципиальная, глубоко личная позиция. Дальнейшее развитие событий это подтвердило: и после 1991-го он не отрекся от гражданственности и патриотизма, словно предчувствуя назревающую атаку на ценности русской цивилизации. В опросе, проведенном «Литературной газетой» к юбилею Некрасова, едва перешагнувший порог тридцатилетия (а дело было в 1985-м) Поляков заявил: