— Такое позволялось?

— Смотрели, как на невинную забаву.

— Я не знал об этом, — проговорил Скорцени с чувством вины в голосе.

— Подозреваю, что вы многого не знаете. Я могла бы порассказать вам…

— Только не посвящайте меня в эти свои подробности, — брезгливо поморщился Скорцени. — На сегодня с меня предостаточно.

У загородной резиденции Пия XII «Кастель Гандольфо» Мария Сардони оказалась поздней ночью. Требование немедленно впустить ее на территорию и позволить встретиться с Паскуалиной Ленерт офицер швейцарской гвардии встретил сонным смехом истосковавшегося по женской ласке мужчины, которому прекрасная женщина, наконец, явилась, но… во сне.

— Не советую до утра приближаться к воротам, синьора, — вежливо грубил он, всей своей огромной фигурой вытесняя девушку из привратной комнатки для охраны. — Хоть нас и называют «опереточной гвардией», стрелять мои парни не разучились. Так что тысячу молитв, синьора.

— Позвольте хотя бы позвонить ей по телефону.

— В столь позднее время?! Я не безумец. Кстати, кто вы?

— Мария Сардони.

— Кто такая Мария Сардони? — уставился офицер на замершего рядом гвардейца. Только присутствие этого охранника мешало офицеру более предметно заняться талией девушки, которая бросилась ему в глаза с первого взгляда. Весь вид Марии Сардони явно располагал к этому. Создавалось впечатление, что по крайней мере двое последних суток она провела в лесу. К тому же не одна.

— Не могу знать, — с альпийской медлительностью ответил бывший горный стрелок.

— Зато мое имя прекрасно знакомо сестре Паскуалине, — мановением руки остановила приближение к себе офицера странная ночная визитерша. — И еще… Вынуждена предупредить: если я останусь за оградой, меня попросту убьют. Можете быть уверены, что «папесса» вам этого не простит.

— «Папесса»? — Офицер знал, что называть Паскуалину Ленерт «папессой» позволяли себе только люди, очень близкие к Святому престолу. Или к самой сестре Паскуалине.

И он решился.

— Я не могу допустить гибели такой красавицы, — скабрезно улыбнулся он. — Этого мне не простят ни «папесса», ни Всевышний.

Еще через минуту он уже мог гордиться своей решительностью: едва заслышав имя визитерши, всесильная Паскуалина по-армейски приказала:

— Впустить. Немедленно провести ко мне. — И, чуточку замявшись, добавила: — Не обыскивать. Вы поняли меня, лейтенант?

Она произнесла все это на немецком. Чеканя каждое слово. Тоном человека, который давно ждал появления здесь синьоры Сардони, а потому не позволил себе сомкнуть глаза.

— Она не против, — озадаченно признал офицер, положив трубку. — Но, согласитесь, что вы не сразу убедили меня. Не произвели впечатления.

— У меня еще будет время произвести его, — сухо пообещала Мария, бросив встревоженный взгляд на часики.

Паскуалина принимала ее в той же комнатке-келье, в которой недавно беседовала со Скорцени. Она явилась в халате, однако никаких следов сна на ее лице Мария не заметила.

— Я ждала тебя, Сардони, — кротко призналась ночной гостье.

— Ждала? Как ты могла ждать меня? Почему?

— Очень боялась, что тебе не удастся вырваться из рук этого варвара.

Мария недоверчиво взглянула на Паскуалину, швырнула сумку с пистолетиком на столик — к раскрытой Библии и подножию распятия.

— То есть ты знала, где я нахожусь.

— Когда ты устраивала визит Скорцени — еще нет. Ты ведь молчала.

— Вынуждена была.

— Ты молчала, — осуждающе повторила Паскуалина. — Но сегодня к вечеру у меня уже были достаточно точные сведения.

— Сработала «Содалициум Пианум»[58], догадалась Мария. Она решила не оправдываться по поводу того, почему сразу же не выдала «папессе» местопребывание Скорцени и его коммандос.

— Пришлось прибегнуть и к услугам этой святой братии, — решительно созналась Паскуалина. — Не я первой начала эти сатанинские состязания. Видит Бог — не я.

Мария уловила в ее словах явную угрозу и сочувственно вздохнула. Кому она вздумала угрожать? Что способна предпринять, чтобы отомстить или хотя бы припугнуть Скорцени?

— Папа уже знает обо всем этом?

— Нет, конечно, — прошлась по комнате Паскуалина. — Я не могу тревожить его святейшество излишними предчувствиями и предположениями.

— Не такие уж они излишние.

Паскуалина недоверчиво покосилась на Марию, словно заподозрила ее в намерении самой прорваться в покои Пия XII и выложить всю правду о том, что происходит за оградой «Кастель Гандольфо» и храма Святого Петра.

— Он здесь?

— Прибудет утром. Я специально задержалась на все эти дни, рассчитывая, что кто-то из людей Скорцени — ну хотя бы ты — вновь попытается связаться со мной.

— Я пока еще не принадлежу к людям Скорцени. Более того, именно люди Скорцени должны были вчера под вечер убить меня. До сих пор не пойму, почему Скорцени оставил меня в живых.

Появилась служанка-монахиня. На подносе стояли венецианский графинчик с красным искристым вином и тарелка с бутербродами. Паскуалина сама разлила вино по бокалам, и женщины молча, сосредоточенно опустошили их сразу же, как только монахиня исчезла за дверью.

Несколько минут Мария Сардони рассказывала обо всем, что произошло на вилле Кардьяни. Паскуалина слушала, не перебивая, только дважды — когда Мария воспроизводила допрос, устроенный ей Фройнштаг, да описывала свою казнь, — просила: «Не торопись. Это достойно того, чтобы выслушать повнимательнее».

— Как думаешь, почему Скорцени все же помиловал тебя? — напрямую спросила она, когда Мария сочла свой рассказ завершенным.

Мария вновь наполнила бокал, но распоряжаться своим бокалом Паскуалина ей не позволила.

Прежде чем ответить, Сардони выцедила содержимое бокала до последней капли. При этом она, возможно, впервые за время, которое прожила второй, послерасстрельной, жизнью, с такой меткостью и такими подробностями прокрутила всю сцену своей казни. Вспомнила каждое или почти каждое, молвленное штурмбаннфюрером слово. Но в действиях Скорцени, его словах, поведении ответа на вопрос, который мучал сейчас не только «папессу», Сардони все еще не находила.

— Боюсь ошибиться, но, кажется, он влюбился? — она вопросительно взглянула на Паскуалину. — Я согласна, что это совершенно невероятно, тем не менее…