— Если вы не считаете необходимым предварительно допросить ее в своем номере… — скабрезно оскалилась Фройнштаг. — Подумайте оба.

— Фройнштаг… — поморщился Штубер.

— Можете считать, что слышали это из уст мужчины. В конце концов, девка она красивая. Но учтите: после допроса предложить ее вам уже не смогу. Ввиду нетоварности вида.

— Выполняйте приказ, унтерштурмфюрер Фройнштаг, — вполголоса проговорил Скорцени, когда Катарина снова приблизилась к дверце машины.

Пропуская мимо себя их «пежо», оба карабинера вежливо отдали честь, заглядывая при этом в машину. Хотелось еще раз увидеть улыбку очаровательнейшей синьориты.

Последние километры в машине царило веселье. Катарина рассказывала, как, используя те несколько минут, которые они стояли у мотоцикла, капитан успел предложить ей позавтракать, пообедать и поужинать в трех разных местах, заявив при этом, что не женат. И что такая жена, как она, ему в самый раз.

— Итальянцы, что с них взять, — охотно поддержал ее Скорцени. — Нам с вами, немцам, их не понять.

— Но-но, среди немцев тоже немало пылких мужчин, — улыбнулась Катарина. И лишь спустя полминуты вдруг спохватилась: — А почему вы и меня причислили к немцам, доктор Рудингер? Только потому, что неплохо говорю по-немецки?

— Потому, что говорите вы на отменном немецком диалекте Южного Тироля, — улыбнулся в ответ Скорцени, впервые оглянувшись на Катарину.

— Да? Любопытно. Кто бы мог подумать. Даже не подозревала об этом, — не смогла скрыть своего огорчения Катарина. — Это… плохо? Тирольский диалект режет ухо берлинцев?

— Диалект как диалект. Мне, неотесанному австрийцу, он даже кажется изысканным.

— Очевидно, виноват учитель. Кроме того, я действительно какое-то время жила в одном из городков Южного Тироля. Этого признания вы добиваетесь от меня?

— Не только.

— Биографию пересказывать со дня рождения?

— Не хорохорьтесь, Мария-Виктория Сардони, не хорохорьтесь, — презрительно метнула в нее взглядом Фройн-штаг.

— Ладно, не будем возвращаться в милое нашим сердцам детство, — избавил Скорцени Марию-Викторию от дальнейших объяснений.

— Принимается, — озорно рассмеялась Катарина.

На вилле они расстались все в том же возбужденном состоянии. Поднимаясь по лестнице, Фройнштаг и Катарина беззаботно болтали. Скорцени слышал, как Лилия предложила ей спуститься в ванную, пообещав, что прикажет дворецкому приготовить бассейн.

— Бассейн — седьмое чудо виллы Кардьяни, — согласилась Катарина.

— Жду вас внизу.

* * *

Через два часа, когда уже начало темнеть, в дверь комнаты Скорцени постучали. Это был Штубер. Он вошел с открытой бутылкой вина. Мрачный, чем-то основательно расстроенный.

— Позволите, штурмбаннфюрер?

Скорцени поднялся с кровати и, предложив Штуберу кресло, молча обулся.

— Где сейчас наши дамы, гауппггурмфюрер? — спросил он, когда с обуванием было покончено.

— В ванных комнатах. Фройшнтаг допрашивает вашу спутницу.

— Следовало бы подстраховать ее.

— Кого: Фройнштаг или Сардони?

— Очевидно, обеих, — согласился Скорцени.

— Я спускался. Незаметно. Две озверевшие истерички. Это невозможно выдержать.

— Дерутся?

— Этому невозможно найти определение. На всякий случай я выставил часового. На выходе, у лестницы.

— Отдадим должное Фройнштаг. Делая это, она избавляет от излишних истерик нас, — проговорил Скорцени, подставляя бокал для вина.

— Мне приходилось видеть эсэсовок. По меньшей мере десятерых. Ни одна из них не идет ни в какое сравнение с Фройнштаг, — согласился Штубер.

— В каком смысле?

Штубер задумчиво рассматривал бокал с розоватым напитком.

— Во многих.

— В таком случае оставим эту тему, гауптштурмфюрер, — отрубил Скорцени.

— Если она неприятна для вас… — пожал плечами Штубер.

— Еще там, в Берлине, после операции «Дуб», вы прорывались ко мне на прием. Речь, надеюсь, шла не о Лилии Фройнштаг?

Штубер еще несколько мгновений рассматривал содержимое своего бокала. Ему нужно было время, чтобы достойно стерпеть щедро отвешенную пощечину.

— Разговор представлялся посерьезнее. Хотелось вместе подумать о судьбе моего батальона «Рыцари рейха». Ситуацию на Восточном фронте вы знаете.

— Считаю, что да.

— Следует решить, как лучше использовать его.

— Боитесь, что вашему батальону не найдется места на фронте? — все еще мелко мстил ему Скорцени. Впрочем, как представлялось Штуберу, месть этого человека никогда не была мелкой. — Не протолкаетесь к передовой?

— Если вы считаете, что моих парней лучше всего использовать в качестве окопных вшатников, — тогда проблемы не существует.

— Вы отлично знаете, как я отношусь к диверсионной элите, гауптштурмфюрер, — Скорцени залпом осушил свой бокал и снова наполнил его. — Только суровая реальность войны не позволяет мне спасти от передовой сотни храбрейших, прекрасно обученных коммандос.

— Понимаю…

— Вернемся к этому разговору завтра, Штубер, — прервал его Скорцени, услышав в коридоре шаги Фройнштаг. За то время, которое они провели на вилле, он уже научился отличать ее женско-плацевую походку от походок всех остальных обитателей. — Оставьте нас наедине.

— Разумеется, разумеется, — вежливо извинился Штубер, предусмотрительно забывая бутылку на столе. «Как не вовремя появилась эта Фройнштаг! Какой мог бы получиться разговор!»

Фройнштаг была одета по-мужски: в черные брюки и черный свитер. Короткие светло-рыжие волосы уже почти высохли, хотя на щеках еще были видны капельки то ли воды, то ли пота, которые Лилия почему-то не смахивала.

Обойдя Скорцени, она налила себе в бокал вина, даже не поинтересовавшись, чист ли он, одержимо опустошила его и лишь тогда, глядя в окно, сказала:

— Вы были правы, мой штурмбаннфюрер. Эта пигалица не просто жила в Южном Тироле, она и родом оттуда.

— Само по себе это еще не преступление.

— Но она немка. Чистокровная. Юность провела в Швейцарии. В тех же местах, где бродила будущая «папесса».

— Ну уж это скорее достоинство.

— Комментарии ваши слишком неудачны. Не находите? Мне продолжать?

— Сосредоточьтесь на Катарине.

— Ради этого я и пришла. С самой «папессой» Сардони познакомилась уже здесь, в Риме, три года назад, когда пыталась стать монахиней.