Сергей ничего не ответил, выбросил вниз тлеющую сигарету, обнял ее, и они снова вернулись в постель.

Утром она разбудила его.

– Милый, мне пора уходить. Истекает срок моего пропуска в архив. Ты уж позавтракай, пожалуйста, без меня. Можешь спуститься вниз в кафе или заказать завтрак в номер. А обедать мы будем вместе, – она чмокнула его в шершавую щеку, обдав ароматом дорогих духов деловой женщины, и добавила: – На столе лежит продолжение рукописи. Если будет скучно, почитай. Ну, пока. Я тебя очень люблю.

Сон как рукой сняло. Едва за Жаклин захлопнулась дверь, он тут же вскочил с кровати и побежал к столу – проверить, на месте ли сокровище. Естественно, ни на какой завтрак он не пошел и в номер его не заказал, а вскипятил чайник, насыпал в кружку с кипятком две полные ложки растворимого кофе и, отыскав в мини-баре какое-то печенье, уселся за чтение.

Пыльная буря накрыла поезд на подъезде к китайской столице. И на перроне тоже песок слепил глаза. Я различал только силуэты и крепко сжимал в руке саквояж, наслышанный о проворных пекинских воришках. И едва не выхватил из кармана пистолет, когда за него кто-то потянул. Но это был никакой не вор, а обыкновенный китайский кули, то есть носильщик.

– Бэйгуань, – громко и четко произнес я китайское название Русской духовной миссии в Пекине.

Кули утвердительно закивал головой, дескать, знает, где это. Но он меня обманул. Саквояж уложил на телегу, а меня заставил идти пешком. Зная, что Северное подворье (так переводится с китайского Бэйгуань) находится далеко от вокзала, я недоумевал: неужели мне придется всю дорогу тащиться за телегой? Но идти пришлось недолго. Минут через десять носильщик остановился у высоких ворот. За белым мазаным забором виднелись европейские здания.

– Это Бэйгуань? – подозрительно спросил я.

– Бэйгуань, Бэйгуань! – клялся носильщик.

На мое счастье, мимо проходил хорошо одетый китаец, немного знавший русский язык, и разъяснил нам, что это никакое не Северное подворье, а русское посольство, до Бэйгуаня еще далеко. Кули сразу сник, но быстро опомнился и стал требовать с меня денег. Я не хотел ему платить, потому что он завел меня не туда. Но потом он громко свистнул, и, откуда не возьмись, перед нами появился рикша. Китайцы немного поспорили меж собой, а потом вместе начали со мной торговаться. Усевшись на рикшу, я выплатил им половину, а другую обещал отдать только на месте. Кое-как они согласились. Рикша выделил своему горемычному товарищу несколько монет и покатил меня совсем в другую сторону.

Тишина посольского квартала сменилась шумной торговой улицей. Непрерывные ряды магазинов и лавок, украшенных экзотическими вывесками, снующие туда-сюда разносчики, уличные торговцы-зазывалы, рекламирующие свой товар во весь голос, и обилие рикш, заполонивших собой всю проезжую часть нескончаемой улицы. Настоящая человеческая река, а моя повозка – ничтожный челнок, снующий по ее волнам.

Торговые ряды закончились, а рикша все продолжал бежать. Вскоре мы оказались в узеньком переулке, с обеих сторон зажатом стенами унылого серого цвета. На всякий случай я проверил, на месте ли мое оружие – компактный автоматический браунинг, купленный мной в оружейном магазине Сан-Франциско перед возвращением в Азию. Во внутреннем кармане сюртука я нащупал ребристую рукоятку. Буря уже закончилась, небо из серого превратилось в синее, и солнце стало палить беспощадно. Я сильно вспотел, но сюртук не снял.

А вот и городская стена. Куда же нам дальше ехать? Внезапно за поворотом блеснул золотом православный крест. Я невольно перекрестился и облегченно выдохнул.

В Русской духовной миссии меня уже ждали. Об этом позаботился Иван Иннокентьевич Золотов, которому я заранее телеграфировал о своем приезде. Услужливый китаец провел меня через фруктовый сад в мужское общежитие. Донеся саквояж до кельи, служка оставил меня одного.

Я осмотрелся. Никогда прежде мне не доводилось останавливаться в духовной миссии. Деревянная кровать, стол, стул, вешалка и умывальник составляли все убранство кельи. Узкое окно выходило на веранду, за ней виднелись часовня и домовая церковь. Дверь утыкалась в дверь такой же кельи по другую сторону узкого и длинного коридора.

Я умылся, переоделся в чистую рубаху и брюки и лег на постель. Расслабился и заснул.

Проснулся я от громкого возгласа.

– Вот он, Саша! Я же говорил тебе, что Пётр Афанасьевич обязательно приедет, а ты не верила. Мы ожидали вас до обеда, ведь поезд приходит утром. А потом ушли к себе. Мы живем теперь в другом месте, тоже в доме миссии, на квартире одного знакомого, недалеко отсюда.

– Меня носильщик завел не туда, а потом еще рикша долго возил по городу, – объяснил я свою задержку.

– И сколько вы заплатили этим бандитам?

Я назвал сумму.

– Боже мой! – воскликнул Иван Иннокентьевич. – Вы переплатили им втрое!

Мой друг наконец понял, что не мешало бы поздороваться, и ринулся ко мне с распростертыми объятиями. Мы обнялись и трижды по русскому обычаю расцеловались.

За полтора года разлуки Золотов сильно изменился. Он еще более полысел и как-то усох, хотя энергия по-прежнему била из него ключом.

Александра Николаевна внешне осталась прежней, только стала еще задумчивей.

Она протянула мне руку, но не для поцелуя, а для пожатия. И я поприветствовал ее как старого товарища.

– А вы, Пётр Афанасьевич, совсем не походите на русского эмигранта. Прямо вылитый европеец. Судя по вашему виду, у вас все в порядке. Но что тогда побудило вас вернуться в эту дикую Азию?

Я сцепил руки и хрустнул пальцами, а потом резко ответил:

– Семья.

– Что? – переспросил меня Золотов, словно ослышался.

– Семья. Жена и сын, – четко повторил я.

– Так что же, вы собираетесь ехать за ними туда? – он махнул рукой на север. – К Советам?

Я кивнул.

– Вы самоубийца! – вскрикнул Иван Иннокентьевич. – Не знаете, на что идете. На верную смерть! Пытки и мучения! Неужели вам мало примеров несчастного Колчака, Полыхаева, других министров Сибирского правительства? У большевиков теперь разговор короткий. Если враг, то сразу к стенке. Их ЧК страшно лютует. Почитайте здешние газеты, и вы узнаете, что население сибирских городов сократилось вдвое. Все уехали за границу? Но здесь нас малая толика, а большинство честных и благородных людей погребено по оврагам в братских могилах без крестов. Массовые расстрелы без суда и следствия, безжалостное подавление крестьянских восстаний, поругание церквей, доносительство, битком забитые тюрьмы и тотальный страх – это и есть диктатура пролетариата! Мой вам совет – забудьте о ваших родных. Вы еще молодой человек, сможете устроить жизнь заново. А так только навредите своим близким. Ведь ваша жена сама выбрала их жизнь.

– Она уже передумала и признала свою ошибку. Полина не может жить с палачом.