– В конце концов, восторжествовала еврейская мораль, и законы побежденных стали законами победителей, – говорю я.

– И что хорошего? Какой толк от даунов? У евреев их в шесть раз больше, чем у других этносов.

– Ты считал?

– И считать не надо.

– А сколько в русских деревнях?

– У нас – от алкоголизма. А у вас все упирается в близкородственные связи – сродники женились на сродниках.

– Ну, как у аристократов.

– Дегенерация в обоих кланах. Спартанцы и Тацит правы – даунам не место на земле.

– Гитлер тоже так считал.

– Ну и что с того! Если даже сломанные часы два раза в день показывают правильное время, то и устами психа – как и младенца – иногда глаголет истина.

– Хорошо хоть признаешь Гитлера бесноватым.

– Но разве он единственный в своем отрицании евреев? А его великие соотечественники? Кант считал, что евреи подлежат эвтаназии, Вагнер предсказывал, что они будут уничтожены. А наши? За версту не переносили вашего брата.

– За исключением Лескова.

– Один в поле не воин. Не говоря о Достоевском, даже деликатнейший Антон Павлович считал, что всегда надо помнить про жида, что он жид. Вот я и помню, что ты жид, хоть и люблю тебя, как Чехов Левитана. Нестыдная тусовочка, согласись?

– Все равно, великих евреев – от библейских пророков до нобелевских лауреатов – в разы больше, чем великих антисемитов, и вы это знаете, а потому стараетесь взять если не умением, так числом. Конечно, досадно читать подобные высказывания, но это должно быть все-таки стыдно вам, а не нам.

Это я так – себе в утешение.

Недавно я прочел маленький шедевр ирландского писателя Джона Бойна «Мальчик в полосатой пижаме» – роман вышел миллионным тиражом на тридцати языках, во многих странах стал бестселлером, но все равно больше известен по многократно премированному фильму Марка Хермана. Лично мне моральная концепция показалась сомнительной: почему я должен сострадать коменданту концлагеря из-за того, что его сын, которого безумно жаль, по недоразумению попадает в газовую камеру, а комендант, когда до него все доходит, сходит с ума?

Да и в самой газовой камере – сцена жуткая! – среди голых евреев с бритыми головами как-то особенно жалко вихрастого блондинистого арийского мальчика: его-то за что? Что-то там не так, хотя прием – класс, а литература – вся прием. Или прав Шекспир: «Средь собственного горя мне краем сердца жалко и тебя»? Но не до такой же степени, чтобы сочувствовать коменданту лагеря смерти, а гойского мальчика жалеть больше, чем идишного! Или это такая притча: весь мир – потенциальные евреи? Как говорит один мой приятель, каждый человек – еврей, пока не докажет обратное. Не знаю, не знаю…

Конечно, всяко бывает. Тут одна мне говорит: «Я – антисемитка, и специально вышла замуж за еврея, чтобы он был под боком в качестве козла отпущения». Шутка, конечно. На самом деле водой не разольешь, а сейчас, когда у него рак обнаружили, не отходит от его постели: жена-сиделка.

Стас считает свой антисемитизм высшей пробы, а для меня любой антисемитизм низкопробен: разница – в аргументации. На мещанском или на интеллектуальном уровне. Последний – крик моды во всем мире. О чем говорить, когда в наш крученый век еврей может быть антисемитом почище гоя? Примеров – тьма.

Я бы мог тоже примкнуть, примазаться, аргументов мне не занимать, но терпеть не могу толпы, особенно в самом себе, брезглив, да и зачем предавать себя? Ни разу не был в синагоге, не надевал кипы, не знаю иврита, не бывал в Израиле, хоть объездил полсвета, но omnia mea mecum porto. Ну да, свое еврейство ношу с собой. Я это знаю – и Стас это знает. Для него я – супереврей. К какому-нибудь ортодоксальному еврею он отменно равнодушен, а я ему покоя не даю. Я – его единственный еврей и одновременно объект его всепоглощающей страсти, о которой никто в мире, кроме меня, не знает, да никто бы мне и не поверил. Знал только наш общий друг Довлатов, но он, будучи полукровкой, воспринимал антисемитизм Стаса спокойно, считая частью его общей говнистости. Сказано гениально, но Стас в эту формулу все-таки не укладывается.

Что же касается упомянутого говна, то в статье именно под таким шокирующим названием (как я понимаю, тайно автобиографической), ссылаясь на своего любимого Фрейда, Стас рассказывал об огромном значении в жизни ребенка как дефекации, так и собственных фекалий, видя в этом символ его творческой деятельности, сравнивал – через бессознательное – обычай «медвежатников» оставлять у взломанного сейфа кучу испражнений и приводил разные этимологические примеры типа золотарей-говночистов и проч. Испражнение ребенка при взрослых – знак его доверия, а став взрослым, человек предпочитает делать это в одиночестве. Посему публичный антисемитизм – это инфантилизм и психоз: как не принято срать на людях, а тем более в людных местах, так и антисемитизм следует таить в себе, а не кричать о нем на всех углах. Этого правила Стас и придерживается, будучи тайным копрофилом-антисемитом, но после этой камуфляжной статьи ходит в жидолюбах. Он не настолько известен, как, скажем, Жан-Люк Годар, который разбрасывает свое антисемитское говно по всему свету. Вынужден таиться. Довлатов прав: до чего надо довести антисемита, чтобы он притворялся филосемитом! На людях. Единственное исключение из этого правила – я. Он доверяет мне, как упомянутый ребенок, справляя при мне свою нужду, а потом демонстрирует плод своих усилий. В свете его теории я и не воспринимаю его антисемитизм иначе, как говно, но его самого, наперекор покойному Довлатову, говном все-таки не считаю. У Сережи были свои с ним счеты, и он даже порывался разбить Стасу морду в кровь за то, что тот грязно приставал к его жене, мы его тогда на радио с трудом втроем удержали, иначе рыхловатому моему другу-недругу с варикозными венами на вздутых ногах было бы ох как хреново, а то и вовсе пипец, и я лишился бы собеседника, чего очень бы не хотелось.

Почему Стас выбрал меня в напарники и исповедники? Чтобы По-настоящему раскрыться, антисемиту нужен именно еврей с его чувствительностью, мгновенной реакцией и последующей терпимостью, когда отпсихует. Это и есть я. У меня оставалась единственная возможность ему отомстить – трахнуть его дебелую, как у Кустодиева, дочку. Но была бы это месть, когда Тата мне по-любому мила и желанна, да и она, догадываясь о моих обоих поползновениях, не прочь, похоже, послужить враз орудием мести и извлечь из нее какое ни есть удовольствие? Но еще не известно, как Стас отнесся бы к нашему соитию, если бы оно наконец состоялось. А если ему по барабану? Или, наоборот, он получит лишний козырь в борьбе со мной, и я подтвержу своим непотребством немецкую точку зрения, что евреи совращали ариек? Хотя еще вопрос – кто там кого если не совращал, то соблазнял.

Кто спорит, у нас, евреев, слабость к арийскому, нордическому, славянскому типу определенно имеется. Может, на неосознанном генетическом уровне – чтобы оздоровить нашу древнюю кровь и избежать вырождения? Однако и в нас есть, видимо, какой-то привлек-манок-амок для ариечек – тире – славяночек (не только сексуальный, но и сексуальный тоже), либо им свои арийцы осточертели, коли они кайфуют, спариваясь с нами, разве нет? Не зря же немцы приняли эти чертовы нюрнбергские законы? Чтобы сохранить в чистоте арийскую кровь? Или из комплекса неполноценности? Как когда-то суды Линча в нашей теперь среде обитания над неграми, уличенными в связи с белыми женщинами, а обвинение в изнасиловании не более чем эвфемизм, да? Ладно, не знаю, как негры, но мы, евреи, ни разу не попадались на насилии. Между прочим, Бродский называл свою ледяную красавицу «белой женщиной», а себя чувствовал негром, то есть евреем. Замнем для ясности.