Почему вы вторглись в мою жизнь, почему я должна все время думать о вас, почему мысли мои черны из-за вашего ненавистного образа? Я в аду, и скорбь моя никогда не закончится. До самого последнего дня я каждое мгновение буду думать об этой смерти, воображать ее, проживать ее, эту бессмысленную невольную смерть, эту кражу целой жизни, прекрасной чудной жизни, полной радости, оставившей дыру в мире, кровоточащую рану. Я видела его тело, переломанное и искореженное вами. Вы оставили его в прошлом, оставили и забыли, как и в тот вечер. Я надеюсь, вы вывалитесь в окно. Если бы моя ненависть могла убить вас… Еще лучше будет, если вы потеряете то, что любите больше всего, и почувствуете то, что чувствую я, окажетесь там, где пребываю я.

— Да я уже там! — громко выкрикнул Эдвард, комкая письмо.

Он пробежал другие письма — не стал читать их внимательно, просто хотел убедиться, что никакого чуда не произошло и ни одно из писем не начиналось словами: «Дорогой Эдвард, моя ненависть к вам иссякла, сошла на нет, я понимаю, что и вы страдали, вы мучились достаточно, и я вас прощаю». Такого письма не было, ему было не суждено прочесть целительные слова.

Эдвард послушался совета Томаса и вернулся в эту страшную комнату. Он взял чемодан, рюкзак с книгами и переехал, хотя был уверен, что не сможет здесь работать; правда, он пока не понимал, как вообще когда-нибудь где-нибудь сможет работать. Хозяйка обрадовалась возвращению прежнего жильца. Она назвала комнату Эдварда «мертвой» и рассказала, что никак не может сдать ее, поскольку люди считают это место несчастливым. Говорили даже, что здесь водятся призраки. Эдвард переехал туда по воле Томаса и потому, что это действие означало некий шаг, часть «работы», заменившей ему ту, другую работу, которую он не будет больше делать никогда; а еще он прощался с Гарри, выразившим ясное желание, чтобы пасынок покинул его дом. Конечно, ничего подобного между ними не было сказано словами. Но, глядя на раздраженного и измученного Гарри, Эдвард испытывал неловкость и чувствовал вину за то, что стал свидетелем унижения отчима в Сигарде. Однако теперь он сидел на кровати, уронив на пол скомканное письмо, и думал, что совершил ужасную ошибку, когда переехал сюда и оказался в одиночестве. Он здесь умрет или сойдет с ума ночью, сражаясь с призраком, тянущим его к окну.

Все смешалось, скорбь и страх теснились в его сердце. О Джессе не было известий, Илона так и не написала. Эдвард не нашел следов Джесса в Лондоне и не знал, где еще его искать. Таким образом, и это занятие, заполнявшее его время, исчерпало себя. Он по-прежнему хотел сходить к миссис Куэйд, медиуму. Он смутно надеялся, что она сумеет ему помочь, но не мог отыскать ее дом. Возможно, она куда-то переехала, и он никогда не увидит ее. Или все это было лишь сном? Самое плохое, что Эдвард не имел никакой возможности найти Брауни. Он почти желал, чтобы она уехала в Америку и кто-нибудь сообщил ему об этом. Пойти в дом ее матери он не мог, а на письмо, отправленное в кембриджский колледж, ответа не было. Значит, Брауни не хочет его видеть, она получила от него все, что ей требовалось, и больше не пойдет на поводу у своей невольной жалости. Наверное, она решила, что жалость при отсутствии каких-либо других чувств — это жестоко по отношению к нему. Вполне возможно, она сожалела о той странной вспышке эмоций. Ведь Эдвард покинул ее так внезапно, так грубо, даже адреса не спросил. Может быть, она решила, что ее общество причиняет ему слишком много страданий. Эдвард подумал, что теперь ему не остается ничего, кроме страдания. Неужели Томас имел в виду именно это? Понимал ли он, что делает, или пробовал наобум разные способы, как берут и встряхивают сломанную машинку — вдруг заработает? Ведь Томас не был богом.

Эдвард решил выдержать здесь одну ночь, от силы две, а потом переехать. Только куда? Отправиться к друзьям он не мог — у него не осталось друзей, ему было стыдно появляться перед ними. Придется искать жилье или снимать номер в дешевой гостинице. Надо будет заходить домой, ведь он ждал писем от Брауни или от Илоны, но не осмеливался верить, что долгожданные вести когда-нибудь придут. Эдвард осознавал, что рано или поздно он будет вынужден вернуться в Сигард. Иногда надежда возрождалась, и он представлял себе Джесса живым, в Сигарде, где тот и находился все это время. Эдвард воображал, как женщины смеются и приветливо встречают его, радуются его приезду, как в первый раз. Но все чаще возвращение в Сигард казалось ему ужасным, как окончательный уход во тьму.

Эдвард сидел на кровати, дрожа, и пытался либо заплакать, либо собраться и сделать что-то обыденное — например, пойти и поесть где-нибудь. В этот момент к нему пришел Стюарт.

— Привет, Эд, ты в порядке?

— Глупый вопрос.

— Почему ты вернулся сюда?

— Томас посоветовал.

— Ах так? Понятно.

— А мне непонятно. Я тут схожу с ума.

— Значит, хорошо, что я пришел.

— Как там Гарри? А, ты ведь тоже не живешь дома.

— Он очень мрачен, я к нему заходил.

— Представляю, как тебе тяжело. Словом перекинуться не с кем.

— Да. Он мне сказал, что ты здесь. Я принес то растение обратно, в твою комнату.

— Какое растение? Ах да, спасибо.

— Меня беспокоит Мидж. У нее плохи дела.

— Как по-твоему, долго это уже продолжается?

— Ты имеешь в виду…

— «Мистера и миссис Бентли».

— Не знаю. Думаешь, Томас знает?

— Трудно представить, что он знает.

— Почему?

— Он бы сделал что-нибудь.

Они помолчали несколько мгновений, представляя себе, что бы мог сделать Томас.

— Не уверен, — сказал Стюарт. — Может, он выжидает.

— Когда это закончится? Нет. О черт! Мне на это наплевать. Я в таком отчаянии, что готов покончить с собой.

Стюарт подошел к окну, закрыл его, отодвинул стул подальше оттуда и сел.

— Нет, на такое я бы не пошел. Я не склонен к самоубийству. А жаль, тогда бы все наконец кончилось. Боже мой, как же все несчастливы! Ну почему люди не могут жить счастливо? Да, я думаю, ты счастлив. И почему бы нет? Ты невинен.

Стюарт подумал и ответил:

— Наверное, в глубине души я, может быть, и счастлив, хотя я не уверен, что это подходящее слово… Но на другом уровне я ужасно обеспокоен.

— «Обеспокоен»! Боже мой, хотел бы я быть обеспокоенным!

Стюарт встал, снял черный плащ и шарф своего теперь уже бывшего колледжа, швырнул их на пол и снова сел. На нем был темный вельветовый пиджак, под пиджаком — рубашка с расстегнутым воротом, не очень чистая и помятая. Его короткие светлые волосы взъерошились. Он сидел, расставив ноги, и казался крупным и сильным, почти монументальным по контрасту с братом, худым и скрюченным. Эдвард ссутулился, переплел ноги и все время беспокойно двигал руками: то поднимал их, чтобы откинуть со лба пряди темных волос, то опускал и снова сцеплял, заламывая пальцы.