мертв, а ты жив, и, возможно, так было угодно Богу. И это единственное утешение, которое я могу предложить.

Все четверо по очереди теряли рассудок. В этой игре существовало негласное правило: одному из них разрешалось срываться по очереди, но не всем сразу, так как обязанность здравомыслящих голов заключалась в том, чтобы уговорить сумасшедшего.

Любимым способом Рами впасть в панику было озвучить все свои тревоги в экстравагантных, невероятно конкретных деталях.

— Кто-то пойдет к нему в каюту, — объявил он. — Им нужно будет задать ему вопрос — что-нибудь бессмысленное, что-нибудь о дате прибытия или об оплате за проезд. Только его там не будет, и они спросят нас об этом, и, наконец, у кого-то возникнут подозрения, и они обыщут весь корабль, а мы сделаем вид, что понятия не имеем, куда он делся, и нам не поверят, а потом они найдут пятна крови...

— Пожалуйста, — сказала Виктория. — Пожалуйста, ради всего святого, остановись.

— Потом нас отправят в Ньюгейт, — продолжал Рами, интонируя величественно, словно рассказывая эпическую поэму, — и колокол Святого Гроба прозвонит двенадцать раз, и снаружи соберется огромная толпа, а на следующее утро нас повесят, одного за другим...

Единственным способом заставить Рами остановиться было позволить ему закончить изложение всей этой больной фантазии, что он всегда и делал, с каждым разом все более и более смехотворными описаниями их казней. На самом деле они приносили Робину некоторое облегчение — в каком-то смысле это было расслабляюще, представлять самое худшее, что может случиться, поскольку это снимало ужас от неизвестности. Но Викторию это только раззадоривало. Всякий раз, когда происходили эти разговоры, она не могла уснуть. Тогда наступала ее очередь терять голову, и она будила их в четыре утра, шепча, что ей неловко мешать Летти спать, и они должны были сидеть с ней на палубе, рассказывая бессмысленные истории обо всем, что приходило в голову — о пении птиц, Бетховене, сплетнях в управлении — до рассвета.

Сложнее всего было справиться с дурными приступами Летти. Ведь Летти, одна среди них, не понимала, почему Рами и Виктория с такой готовностью встали на защиту Робина. Она полагала, что они защищали Робин, потому что были друзьями. Единственный мотив, который она понимала, заключался в том, что она видела, как профессор Ловелл забрал у Робина воротничок в Кантоне, а жестокие отцы были чем-то общим для них с Робином.

Но поскольку она считала смерть профессора Ловелла единичным случаем, а не вершиной айсберга, она постоянно пыталась исправить их ситуацию.

— Должны быть способы признаться, — повторяла она. — Мы можем сказать, что профессор Ловелл ранил Робин, что это была самооборона? Что он сошел с ума от стресса, что это он все начал, а Робин просто пыталась убежать? Мы все дадим показания, все это правда, они должны будут оправдать его — Робин, что ты думаешь?

— Но это не то, что произошло, — сказал Робин.

— Но ты можешь сказать, что все так и было...

— Это не сработает, — настаивал Рами. — Это слишком опасно, и более того, это риск, на который нам совершенно не нужно идти.

Как они могли сказать ей, что она бредит? Что это безумие — представить, что британская правовая система действительно нейтральна, что их ждет справедливый суд, что люди, похожие на Робина, Рами и Викторию, могут убить белого оксфордского профессора, выбросить его тело за борт, лгать об этом неделями, а потом уйти невредимыми? Что тот факт, что она явно верила во все это, был лишь доказательством того, что они жили в совершенно разных мирах?

Но поскольку они не могли сказать ей правду, Летти не успокоилась.

— У меня есть новая идея, — объявила она после того, как они отклонили ее предложение о самозащите. — Итак, как вы все, наверное, знаете, мой отец — очень важный человек...

— Нет, — сказал Рами.

— Просто дайте мне закончить. Мой отец был довольно влиятельным в свое время.

— Твой отец — адмирал в отставке, ушедший на покой...

— Но он все еще знает людей, — настаивала Летти. — Он мог бы оказать некоторые услуги...

— Какого рода услуги? — потребовал Рами. — «Здравствуйте, судья Блэттерс, дело вот в чем: у моей дочери и ее грязных иностранных друзей убили профессора — человека, крайне важного для Империи, как в финансовом, так и в дипломатическом плане, — поэтому, когда они предстанут перед судом, мне нужно, чтобы вы просто объявили их невиновными...»

— Это не обязательно должно быть так, — огрызнулась Летти. — Я хочу сказать, что если мы расскажем ему, что произошло, и объясним, что это несчастный случай...

— Несчастный случай? — повторил Рами. — Ты уже скрывала несчастные случаи? Они просто смотрят в другую сторону, когда богатые белые девочки убивают людей? Так это работает, Летти? Кроме того, разве ты не в отношениях с адмиралом?

Ноздри Летти раздувались.

— Я только пытаюсь помочь.

— Мы знаем», — быстро сказал Робин, отчаянно пытаясь разрядить напряжение. — И я благодарен, правда. Но Рами прав. Думаю, будет лучше, если мы будем держать все это в тайне.

Летти, неподвижно глядя на стену, ничего не сказала.

Каким-то образом им удалось вернуться в Англию. Прошло два месяца, и однажды утром они проснулись, увидев на горизонте Лондон, окутанный знакомой мрачной серостью.

Симулировать болезнь профессора Ловелла на протяжении всего путешествия оказалось проще, чем ожидала даже Виктория; очевидно, очень легко убедить целый корабль в том, что у оксфордского профессора удивительно слабое телосложение. Джемайма Смит, несмотря на все свои старания, в конце концов устала от своей зажатой компании и не делала никаких попыток затянуть их расставание. При высадке моряки не сказали ни слова на прощание. Никто не обратил особого внимания на четырех изможденных путешествием студентов, пробирающихся через Легальные набережные, когда нужно было разгрузить товар и получить оплату.

— Мы отправили профессора к лекарю, — сказала Летти капитану, когда они проходили мимо него по докам. — Он сказал — ах, поблагодарить вас за спокойное путешествие.

Капитан выглядел слегка озадаченным этими словами, но пожал плечами и отмахнулся от них.

— Спокойное путешествие? — пробормотал Рами. — Гладкое путешествие?

— Я не могла придумать, что еще сказать!

— Замолчи и иди пешком, — шипела Виктория.

Робин был уверен, что все, что они делали, кричало «Убийцы!», пока они тащили