– Ты не знаешь, какой большой это замок – попробуй уйди из него, особенно не освоившись толком. Половина комнат изначально заброшена: между покоями графини Эзуллы и другим обитаемым крылом пролегают дюжины пустых помещений. Я боялась там заблудиться, но голодной смерти не опасалась. Батюшка то и дело постится по пятнадцать дней сряду, и я решила, что до десятого дня не стану тревожиться. Странно, конечно: я, девица из древнего, как сами боги, рода… наш род, впрочем, куда древнее безымянных богов, которым молятся нынче на севере… могла с тем же успехом быть рабыней, заточенной в заброшенной пещере старого Роркара!

– Что же было дальше? – спросила Прин.

– Они вернулись. Младшая графиня отправилась на запад собирать подати и решила взять всех подопечных с собой, полагая, что для молодежи это будет весьма познавательно. Только мне никто ничего не сказал – или я просто не слушала. Не увидев меня в пять часов, все решили, что меня переманили к себе другой патрон или патронесса. Вот она, придворная жизнь: ты то веселишься на императорском балу, то голодаешь неделю, а вокруг тебя плетутся интриги. Матушка не одобрит то, что я скажу дальше, но это правда. Нет в стране ни единого аристократа старше пятидесяти, не пробывшего в тюрьме от шести месяцев до шести лет! Я еще легко отделалась, если вспомнить, что случилось с людьми куда менее родовитыми.

– О том я и говорю, – сказала Тритти. – Я тоже побывала в тюрьме, но не прошло и года, как меня освободили с извинениями, сказав, что это была ошибка…

– Графиня Эзулла тоже сказала, что ошиблась.

– Со мной при дворе ничего подобного не случалось, – гордо вскинула голову Тритти. – Твоя беда в том, Лавик, что тебе не довелось посидеть в тюрьме. Это несравнимые вещи.

– Но ты же сама говоришь, матушка, что двор теперь стал не тот.

– Ну так что же?

– Мы знаем, что ты не хочешь посылать туда Ардру, – вмешался Иниге.

– Верно, но это потому, что он еще не готов. По той же причине твой отец не хочет, чтобы он работал на пивоварне. В мое время при дворе околачивалось много несмышленых юнцов – для Ардры мы с отцом этого не желаем.

– Попасть ко двору – самый быстрый способ получить офицерский чин, – заявил Ардра. – Там всех куда-нибудь назначают.

– Меня вот не назначили, – заметила Лавик.

– Потому что ты девчонка. Назначают тех, кто этого хочет.

– Знаешь, будь я мальчиком, со мной, думаю, ничего бы и не случилось.

– Ого, это что-то новое, – улыбнулся Иниге, взглянув на Прин. – Всё остальное мы сто раз уже слышали, но это требует серьезного обсуждения. Поведай нам, Лавик: почему это не могло случиться с мужчиной?

– Я сказала «с мальчиком». Прекрасно знаешь, почему: ты побывал при дворе за три года до меня и обо всем мне рассказывал!

– О, Лавик… – Видимо, рассказывал он не ей, а мачехе.

– Потому что старики, заправляющие всем при дворе, любят красивых и умных мальчиков не меньше, чем старый Роркар… кроме барона Кродара, некогда безумно влюбленного в малютку-императрицу – если верить, конечно, сплетням двадцатилетней давности.

– Ну-ну. – Иниге опять улыбнулся Прин. – Думаю, этот предмет куда как скучен людям, которые сами при дворе не бывали.

– Знаешь, матери всё чувствуют тоньше, даже если они едва не потеряли свое дитя. Разве тебе скучно, Прин?

– Я узнала много полезного, пусть и не о дворе.

– А какого ты мнения о старом Роркаре? – Тритти встала перед Прин, отгородив ее от всех остальных, и сменила разговор с восхитившей Прин легкостью. – Мне он, признаться, всегда казался несчастным. Осенью мы с его сиятельством устраиваем праздник урожая для всех видных персон в округе. Мы принимали Роркара в этой самой комнате пять лет подряд, и каждый раз мне передавалось его уныние. Он самый цельный человек из всех здешних богатеев, но совершенство, как видно, дается лишь ценой вечного недовольства. Вот Лавик, к примеру, самая цельная из наших детей, хотя мне трудно определить, почему это так.

– Да потому, – рука Лавик в домотканой дерюге обвилась вокруг тончайшего алого рукава мачехи, – что Тритти всем хочет добра и говорит только приятные вещи. Сердце у нее из чистого золота.

– Я не лицемерка, но и правда хочу, чтобы людям было приятно.

– Знаю-знаю, – шутливо вздохнула Лавик.

Прин в самом деле немного наскучили разговоры о дворе и незнакомых ей людях; она прикидывала, как бы намекнуть на это поделикатнее, но тут в коридоре послышались чьи-то шаги.

– Приветствую всех! – сказал бородач в мехах и обшарпанной кожаной юбке, тоже, видимо, графский родич – похожий на Иниге, только покрупнее и погрубее. По сравнению с бородкой и шевелюрой Иниге его собственные казались особенно неухоженными. Обняв и расцеловав Тритти, он проделал то же самое с графом.

– Здравствуй, Джента, – усмехнулся тот. – Это Прин, наша гостья.

Джента взъерошил волосы Ардре, отчего тот жалобно заскулил, и обхватил за плечи брата с сестрой.

– Старший сын его сиятельства, Джента, – представила Тритти.

Поверх бороды сверкала точно такая же улыбка, как у графа и Тритти – но на молодом лице она держалась тверже, не блуждая туда-сюда, как у старшей пары. Он пожал руку Прин двумя своими – столь же жесткими, как у енохского столяра, рябого контрабандиста или Ирника, разве что немного почище. Его широкие жесты делали просторную комнату тесной, хотя он, как с удивлением заметила Прин, ростом не превышал отца и родного брата; самым высоким здесь определенно был Ардра.

– Что ж ты Фейатт не привез? – спросила Тритти. – Ты же знаешь, как нам не терпится увидеть ее.

– Ты же знаешь, она боится отца. Думает, что он превратит ее в полевую мышку.

– Она и так ни дать ни взять полевая мышь, – вставил Ардра.

– Непременно скажи ей, что мы хотим ее видеть! Джента и его подруга, – пояснила Тритти, обращаясь к Прин, – живут очень скромно – таково их желание. Сами построили себе домик, сами землю возделывают. Мы с графом были у них в гостях. Они едят только то, что сами выращивают, носят только звериные шкуры или то, что соткали собственными руками – Джента отменный ткач. Пожив немного с ними, становишься благочестивее – ты ведь так сказал, дорогой?

– Именно так, – улыбнулся граф.

Прин показалось, что он пристально смотрит на ее астролябию.

– Хороши хозяева, – продолжала Тритти, – рассказываем Прин о наших делах и не просим рассказать о себе! – (На самом деле Тритти оговорилась и сказала «о нас»; этого никто не заметил, и записывать это, конечно, не стоило, но Прин это доставило пару неловких минут.)

– О чем же я могу рассказать, – сказала она, – у вас всё куда интереснее. – Все, кроме Ардры, улыбнулись – в знак согласия, видимо. – Про себя я и так знаю, лучше вас поспрашиваю. Ваша матушка говорит, что вы хорошо умеете ткать, – обратилась она к Дженте, – и я хотела спросить, пользуетесь ли вы прядильным камнем, который изобрела моя бабушка – давно уже, лет за тридцать до моего рождения; с ним прясть быстрее. И одеты вы в кожу и меха, а не в ткань!