Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Подъём духа был полный.
Пока «Селенга» стояла у Айгуна, все, кто только мог, побывали на ней и с благоговением помолились перед чудесно оставшимся невредимым святым образом.
Пока всё это происходило на берегах Амура, в тот же самый день русские знамёна были осенены новой победой.
Со стороны Забайкалья в китайский Хайлар после победных боёв с врагами вступил молодецкий отряд генерала Орлова. Китайцы разбегались перед ним повсюду, где только ни появлялись русские казаки. Даже регулярные войска, услыхав о приближении отряда, спешили отойти к Цицикару. Отряд двигался «суворовским» переходом. Ради быстроты движения пехотинцы были посажены на двуколки и совершили таким образом путь, нисколько не отставая от кавалерии. И сразу стали заметны результаты этого молодецки выполненного движения. Заволновавшиеся монголы вдруг сократились. Они оказались настолько разумными, что поняли бессмысленность сопротивления и спокойно занялись своими полевыми работами...
22-го июля, в то самое время, когда под Айгуном, возвещая близкую победу, гремели русские пушки, в Хайларе, как вестники мира и милости к врагу, раздавались из походной церкви слова святого Евангелия: здесь первый раз от сотворения мира совершена была всенощная по обряду православной церкви...
Торжественно неслись звуки православных песнопений. Умилённо молились русские люди, волею судьбы оторванные от родины и занесённые сюда. Не чувство мести к побеждаемому врагу, не озлобление против него царило в этих простых сердцах, нет, они исполняли свой долг свято, честно. Это были славные защитники родины, для которых враг существовал только на поле битвы и то лишь тогда, когда у него в руках было оружие.
Итак, в Айгуне и Хайларе торжествовали победу, зато в Цицикаре, откуда по Маньчжурии разнеслись первые удары грома, господствовали смущение и уныние. Ещё бы!.. Вести одна другой отчаяннее приходили со всех сторон. Русские войска всюду перешли в наступление. Хайлар был взят, Айгун, Сахалин уничтожены; Харбин, который, казалось, совсем уже был в руках хвастливого Шеу благодаря своему положению между сильнейшими Ажехе и Ху-Лань-Ченом, был 21-го июля уже освобождён подоспевшим отрядом генерала Сахарова; вместо народного движения против русских народ обратился сам против возмущавших его боксёров. Теперь даже Шеу понял, что положение его критическое...
Он уже не расставался с приготовленной на всякий случай золотой пластинкой, которая должна была избавить его от всех будущих бед и ответственности за оставшуюся невыполненной похвальбу.
А в Благовещенске, где всё ещё так недавно трепетали за свою жизнь, шло ликование. Наперебой читали поздравительную телеграмму генерала Гродекова:
«С помощью Божьей и при доблести наших несравненных войск мы освободились от Айгуна. Поздравляю вас, вверенные вам войска, город Благовещенск и всю Амурскую область от лица службы. Благодарю вас за ваши искусные распоряжения. Передайте нашим несравненным молодцам моё самое горячее спасибо, а амурские казаки, впервые бывшие в бою, показали себя достойными преемниками своих предков, завоевателей Амура, героев Албазинского сидения. Амурскому казачьему войску слава, войскам, в бою освободившим Амур, ура, ура, ура!!!».
покойствие Варвары Алексеевны продолжалось очень Недолго. Общее ликование только усиливало её тоску. Она видела, как возвращаются победоносные войска, слышала постоянные вести о победах, об освобождении русских отрядов, там и сям в Маньчжурии отрезанных от главных сил китайцами, но той вести, которая была бы ей дороже всего, вести о муже — не было...
Напрасно добрые люди, у которых она поселилась в Благовещенске, старались развлечь её, это не удавалось.
— Варвара Алексеевна, голубушка, говорила Апиа Ивановна, — сегодня привезут китайские знамёна, пойдём смотреть!
Кочерова только слабо улыбнулась.
— До того ли мне! До торжеств ли, когда сердце разрывается на части... Ведь о Мише ничего не слышно.
— А вы утешайтесь надеждой: никто, как Бог!
Говоря так, Анна Ивановна старалась не смотреть на свою подругу.
Та скоро заметила это.
— Анна Ивановна, вы что-то скрываете от меня! — воскликнула она. — Ради бога, вам, наверное, что-нибудь известно...
Анну Ивановну всю так и передёрнуло: столько тоски было в этом восклицании измучившейся души.
— Э-эх! Один конец! — вдруг решительно сказала она. — Чего вам мучиться, лучше разом отрезать всё.
Молодая женщина схватилась за голову. Сердце её почти перестало биться.
— Вы о Мише? Что с ним? Убит? Замучен? — едва слышно лепетала она.
— Да нет же, нет! Экая вы суматошливая! Ничего не известно ещё...
— Но вы... вы сказали... не томите. Где Миша?
— Он... он ушёл из Мукдена... Вот всё, что известно здесь...
— Один... О, это — гибель!
— Нет же! С целым отрядом... Поручик Валевский начальник его.
— И что же? Где этот отряд? Разве его не выручили?
Анна Ивановна только руками развела:
— Ничего точно не известно! Все вернулись, а этот отряд — что в воду канул!
Варвара Алексеевна зарыдала.
— Миша, Миша мой! стонала она. — И зачем я не была около тебя! Я бы уговорила тебя, я бы спасла тебя... а теперь... О, Господи!
— Милушка моя, да перестаньте вы, родная! Сходите, помолитесь Николаю Чудотворцу, что с «Селенги» принесли... Зачем заживо Михаила Васильевича хоронить? Может быть, и вернётся... Точно ничего не известно! Эка! Столько людей! Не иголка же они, без вести не пропадут!.. Кто-нибудь да остался бы цел, весть подал бы... Право, сходите, помолитесь, сразу легче будет...
Добрая женщина путалась в словах. Она хотя и объявила, что будет говорить правду, но на это духа у неё не хватило. Да и как она могла сказать всё, что было уже известно о судьбе мукденского отряда!..
Впрочем, её слова подействовали на Варвару Алексеевну успокаивающе. Она и сама сообразила, что молитва — лучшее средство в те мгновения, когда сердцем и душою овладевает тоска...
Наскоро одевшись, она вышла из дома и направилась к церкви. В своём смятении она не замечала, какими сострадательными взглядами окидывали её на пути встречные.
— Никак молодого Кочерова жена? — спрашивали тихо за спиной.
— Какая жена! Вдова! Верно, панихидку по мужу служить идёт.
— Да разве его убили?
— Чего же ещё, когда в Ляо-Яне голова инженера выставлена на стене.
— Верховского, что ли?
— Его самого, и в клетке даже...
— Вот грех-то! Эх, бедная!.. А Кочерова жаль! Молодец был...