Размышляя над этим, Воскресеньев не заметил, как рядом материализовался некий субъект в черном пальто.

— Некоторые улицы в этом районе намереваются переименовать, — прозвучал знакомый голос.

— Любин! Спасибо, что пришли и встретили на нашем старом месте.

— Ну не совсем чтобы на старом. Скажем, рядом с ним.

Любин тронул предплечье Воскресеньева и жестом дал ему понять, что дальше им придется идти пешком. Они двинулись по узкой улице на северо-запад, в противоположную сторону от реки. Дойдя до Метростроевской, повернули направо. В отличие от многих русских Любин вел себя сдержанно, прямого физического контакта с собеседником избегал и голоса не повышал. Они с Воскресеньевым, хотя и были давно знакомы, приветствовали друг друга рукопожатием и коротким кивком.

— Что значит «рядом»? Мы и сейчас от него в двух шагах. Или не будем туда входить?

Перед ними высился дом Петрова, яркий, как имбирный пряник. Выложенные сказочной мозаикой наружные декоративные панели и балконы, поддерживаемые свернувшимися в клубок змеями, вызвали на лице у Воскресеньева обычную улыбку.

— Трудно поверить, что все это собирались снести, — сказал он.

— Не только это, но и всю старую часть города: Метростроевскую, Кропоткинскую — эти маленькие извилистые улочки до станции метро «Парк культуры», чтобы расчистить место для Дворца Советов. Трагическое для города решение. Я рад, что эти планы не осуществились, — многозначительно произнес Любин.

— Я, что ли, это планировал?

Любин пожал плечами и жестом указал на белую церковь с зелеными куполами, стоявшую неподалеку. Это был храм Ильи Пророка, где на протяжении многих лет тайно встречались советские правительственные чиновники, чтобы обсудить конфиденциальные проблемы. Простые горожане избегали заходить в церкви, опасаясь обвинений в суеверии, так что со временем храмы стали прибежищем официальных лиц, избавленных от каких бы то ни было подозрений в силу своего высокого положения. В этом смысле церковь Ильи Пророка пользовалась наибольшей популярностью — из-за своей красоты, уединенности и близости к центру. Кроме того, от ее древних замшелых стен веяло покоем и умиротворением, которых так не хватало советским учреждениям.

— Видите? — спросил Любин.

— Ого! — Воскресеньев только сейчас заметил верующих — мужчин и женщин, старых и молодых, бедных и не очень, — тонкой струйкой безостановочно вливавшихся в двери храма. Перед входом люди осеняли себя крестным знамением — многие неловко или даже смущенно, стесняясь непривычного жеста. — То же самое происходит в Эстонии и Латвии. В Литве и в Украине активность верующих еще выше.

— Не сомневаюсь. Почему бы нам в таком случае не прогуляться?

— Разумеется.

— Проезд получит прежнее название Всесвятский, — заметил Любин, нарушая затянувшееся молчание. — А Метростроевская станет Остоженкой. — Он растянул губы в тонкой улыбке. Непроницаемые черты и вкрадчивые манеры открывали в нем опытного функционера, привыкшего манипулировать людьми.

— Извините?

— Я сказал, что эта улица раньше называлась Остоженкой и теперь снова получит свое название. А проезд будет Всесвятским, а не Соймоновским. Все это, конечно, давно уже не секрет, но общая тенденция такова, что старые названия скоро опять войдут в употребление. Начало этому процессу положило, конечно, переименование Свердловска, чему немало способствовал наш пьяный буффон. Следующим на очереди скорее всего будет Ленинград. Но максимальные обороты набирает все-таки переименование улиц… Между прочим, я и не знал, что у вас есть брат.

— А я не знал, что у вас есть сын.

— Да, есть. — Любин поправил галстук с гордостью отца семейства. — На самом деле, у меня трое сыновей. Один из них врач — в настоящее время учится в Берлине, другой работает в Москве прокурором, а третий, Саша, занимается исследованием человеческих душ. Вашей души в том числе…

— Просто он нацеливается на мое место, Любин. Так будет точнее. Я лично его не встречал, но что может знать о человеческой душе сын функционера КГБ?

— Ладно, ладно, успокойтесь, — сказал Любин резко, но не повышая голоса. — Все мы не ангелы.

— Извините. Не хотел вас задеть.

Любин наклонил голову в знак того, что принимает его слова к сведению.

— Мне нравятся люди, которые заботятся о своих родственниках. Вы уверены насчет Саши?

— Абсолютно. А вы насчет Тону?

Любин протянул ему несколько блеклых копий официальных документов.

— Взгляните. Здесь говорится, что Тону Пюхапэев, бывший член образцового овцеводческого колхоза, недавно стал председателем крупнейшего молочного предприятия в Пайде. Вы почитайте, почитайте…

Воскресеньев жадно схватил бумаги и быстро пробежал их глазами.

— Это то самое предприятие, которое скоро должно быть приватизировано?

— Да, в течение года. Его намеревается приобрести финско-шведский консорциум. Они считают, что в скором времени это будет крупнейшая молочная ферма не только в Прибалтике, но и во всей Скандинавии. Принимая во внимание дешевизну рабочей силы на постсоветском пространстве, эта ферма, кроме того, может стать еще и самой прибыльной. Нам нужно приложить все усилия, чтобы ее возглавил Тону. Эстонцы чувствуют запах денег не хуже евреев. А у вас какие планы?

— Буду действовать согласно нашей договоренности… Посмотрите вон туда, — указал Воскресеньев на небольшое деревянное здание через улицу. — В этом доме жила мать Тургенева. Он пережил все пожары, все революции и перепланировки при Советах. И стоит как стоял — по-прежнему красивый и изящный, хотя не имеет даже мемориальной таблички, которая могла бы послужить ему охранной грамотой.

Любин вздохнул и нетерпеливо переступил с ноги на ногу. Воскресеньев это заметил.

— Не волнуйтесь. Я уже говорил, что подам в отставку сразу после сегодняшнего совещания. В моей власти назвать имя своего преемника — не как старшего офицера разведки при Российских вооруженных силах в Прибалтике, разумеется. Эта должность в самое ближайшее время будет упразднена. Я имею в виду свою генеральскую должность. Но, как и обещал, рекомендую на свое место Александра Анатольевича Любина, который, надо полагать, скоро станет самым молодым генералом Российской армии. Я, конечно, не знаю, какое назначение он получит в дальнейшем, но если мечтает о переводе в Москву, то по крайней мере это будет ему гарантировано.

— Надеюсь, он не увяжет это назначение со мной? — тревожно спросил Любин.

Воскресеньев внимательно посмотрел на этого пронырливого скользкого человека, впервые в его присутствии проявившего обеспокоенность — Любин облизывал пересохшие губы и играл желваками. Надо сказать, это зрелище вызвало у Воскресеньева приятное чувство собственного превосходства.

— Дело в том, что у нас с Сашей не сложились отношения и мы почти не разговариваем. Если он узнает, что за его переводом стою я, то наверняка откажется от места. Горячая голова! Весь в мать.