Он поискал у себя в портфеле, но там ничего не было. По крайней мере, ничего, что могло бы сейчас помочь.

Он вытащил из карманов брюк все намибийские доллары, которые у него были с собой, во внутренних карманах он тоже нашел немного денег, и этими деньгами он осыпал тело женщины на кровати. Она все еще шевелила руками, маниакально. Может, она сейчас крыла его последними словами на языке глухонемых.

— Вот, — сказал он. — Вот, я вас не понимаю, поскольку не владею языком жестов. Но вот тут немного денег. Вы сможете купить продукты. Или… Или что-то еще.

И потом он бросился бежать из этой хижины. Он мчался что было сил, но ноги у него так болели, что его хватило совсем ненадолго. Теперь он шел вдоль одинаковых строений. Его преследовал мерзкий запах. И Каиса. Она шла за ним по пятам. Она была на удивление быстрой. Молниеносной. Она схватила его за руку. А он схватил ее. Он сжал руку Каисы.

Они прошли мимо мужчин, которые жарили мясо. Те крикнули им что-то вслед, те мужчины, но Хофмейстер не остановился. Он понятия не имел, что они там кричали.

— Такси, — сказал он. — Нам нужно поймать такси. Где тут найти такси?

Он перебрался через отбойник и стал махать портфелем.

На дороге не было ни одной машины.

Он все еще чувствовал мерзкий запах. Смерть в Африке воняла.

— Ты же не расстроилась, что мы оставили твою мать в таком состоянии? — спросил он. — Я дал ей денег. Ей нужно к доктору. Я не знаю, что с ней такое, но ей срочно нужно к доктору, который владеет языком жестов. — Он наклонился к ребенку. — Тебе нужно вернуться домой. Тебе нужно меня отпустить, людей надо отпускать, я отпустил людей. Но ты, конечно, еще слишком мала, чтобы отпускать, тебе надо за кого-то держаться. Поэтому тебе нужно вернуться к твоей матери.

Мимо проехала машина. Он стал махать портфелем.

Машина не остановилась.

Поднялся ветер. В лицо Хофмейстеру летел песок.

— Каиса, — сказал он. — Тебе нельзя со мной. Я поеду в пустыню. Мне некуда больше деться. Я исчезну. Тебе со мной нельзя. Исчезать нужно поодиночке. На самом деле все нужно делать поодиночке и самому, но исчезать нужно только одному. Тут никого нельзя брать с собой, особенно детей, Каиса. Особенно детей.

Он прошел пару метров вдоль отбойника. Мимо промчался грузовик. Начинались сумерки.

Каиса шла за ним. Она взяла его за руку.

— Уйди! — закричал он, сорвал с головы шляпу и стал махать ею, как мухобойкой. — Уходи!

Он наклонился. Встал на колени на горячем асфальте. Шляпа в руке, портфель под мышкой.

— Каиса, разве ты не видишь, кто я такой? — спросил он шепотом. — Разве ты не видишь? Разве ты не понимаешь? Это из-за меня Тирза заболела, я — болезнь белого среднего класса. Я как пищевое расстройство.

Она остановилась. Но его слова не произвели на нее особого впечатления.

— Чего тебе от меня надо?! — заорал он и поднялся на ноги. — Чего ты от меня хочешь?

Она подошла ближе и потянула его за руку, чтобы он к ней наклонился. Он наклонился, ниже, еще ниже.

Она поднесла губы почти вплотную к его уху и прошептала:

— Вы хотите компанию, сэр?

4

В тот же вечер он отправился в офис проката машин и попросил джип. Но джипа у них не было. Даже маленького. Они могли предложить ему только голубую «тойоту».

— Я могу поехать на ней в пустыню? — уточнил он.

— Если будете осторожны, — предупредила девушка из проката, — то на ней можно проехать очень далеко. Но только нельзя ехать, ни в коем случае, если начнется песчаная буря. В песчаную бурю нужно немедленно остановиться. Даже очень медленно ехать нельзя. Это не поможет. Вы убьете этим машину.

— Немедленно остановиться, — повторил Хофмейстер.

Этим вечером он покинул отель «Хайницбург». Из-за того, что он не выписался вовремя, ему пришлось заплатить еще за одну ночь. Но ему было все равно. Кто уже достаточно потерял, в какой-то момент теряет и свою бережливость. Ее откладывают в сторону, как ненужный предмет одежды.

Персонал отеля был с ним вежлив, но сотрудники подчеркнуто соблюдали дистанцию. Ни один из них не спросил, как дела с его дочерью. Нашлась ли она. Или куда он теперь собирается. Чаевые, которые он оставил для горничных на тумбочке, вернула ему начальница службы горничных, пожилая белая женщина. «Вы забыли это, господин Хофмейстер», — сказала она.

Он не осмелился сказать, что вовсе не забыл эти деньги, и, смутившись, сунул их в карман.

Молодой человек, который днем выполнял обязанности садовника, помог ему с чемоданом. Когда вещи были загружены в «тойоту», он показал на свою обувь. Кеды.

— Они очень мне велики, сэр, — сказал он. — На четыре или пять размеров.

Ребенок держал Хофмейстера за руку, она смотрела на мужчину, цвет кожи которого был еще темнее ее собственного.

— Мне подарили их, сэр, но они слишком большие, — сказал садовник. — Я не могу в них ходить.

Дверь уже была открыта. Они были готовы ехать, отец Тирзы и его попутчица.

— У вас есть деньги на хорошие ботинки? — Голос садовника прозвучал так, будто он задал вопрос, который нельзя было задавать. Запрещенный вопрос.

Хофмейстер посмотрел на босые ноги ребенка, потом на кеды садовника и подумал, чем они плохи? Это ведь все равно лучше, чем ходить босиком.

Несмотря на то что он уже дал парню двадцать намибийских долларов, он протянул ему еще сотню. Усадил девочку на переднем сиденье и показал, как пристегивать ремень.

Портфель и шляпу он положил на заднее сиденье. Напоследок он еще помахал садовнику, который один из всего персонала вышел проводить нидерландца, который прожил у них намного дольше, чем планировал сначала.

Хофмейстер ехал в сторону Окаханджи. Было уже темно. Он включил радио, немецкую станцию Намибии. С популярными шлягерами. Эту музыку почти нигде уже нельзя было услышать. «Theo, wir fahr’n nach Lodz. Steh auf, du altes Murmeltier, bevor ich die Geduld verlier. Theo, wir fahr’n nach Lodz»[9]. Хофмейстер тихонько подпевал себе под нос: «Du altes Murmeltier», — бормотал он. Время от времени он поглядывал на девочку на соседнем сиденье, но она как будто не реагировала ни на музыку, ни на его пение.

В тридцати километрах к северу от Виндхука он увидел вывеску: «Ранчо Окапука». Но он уже разогнался слишком сильно, чтобы вовремя остановиться. «Значит, поедем дальше», — решил он. Но километра через три все-таки решил развернуться. Ему показалось,