– Дворец прислал нам все для сервировки стола. Помню, как распаковали ящик и достали громадный золотой канделябр, – говорит дю Буле. – Прибыл также лакей с замечательным титулом – Йомен такой-то и такой-то, – и я сказал ему: «Держу пари, другого такого нет нигде в мире». А он мне ответил: «Дома еще пятьдесят таких же».

Дю Буле вспоминает, что посол так гордился этим банкетом, что настоял на том, чтобы собственноручно разлить по графинам весь кларет, включая и бутылки, которые были подготовлены для «резервного» банкета в другом зале посольства, для чиновников среднего ранга. Поскольку у сэра Кристофера было достаточно забот, дю Буле не стал доставлять ему лишнее беспокойство. Когда Королева в платье из серебристого шелка ламе, расшитом золотом и серебром, с лентой ордена Почетного легиона ожидала прибытия президента, дю Буле позвали к телефону. На другом конце провода голос с ирландским акцентом сообщил, что через пять минут в посольстве взорвется бомба. «Мне повезло, что в то время рядом со мной находился Перкинс[241], – писал дю Буле в своих мемуарах того периода. – Не говоря почти ни слова, мы согласились, что у нас не остается времени, чтобы как-то эффективно отреагировать. Это были довольно долгие пять минут. Посол так ничего и не узнал».

На следующее утро президентский самолет Caravelle ждал королевскую делегацию, чтобы доставить гостей на юг, в солнечный Прованс. Полет, который грозил стать дипломатически катастрофическим яблоком раздора, прошел почти незамеченным в СМИ. Пресса проявила куда больший интерес, когда в Авиньоне от жары шланг радиатора королевского автомобиля не выдержал и лопнул в облаке пара. По словам сэра Кристофера Соумса, именно в этот день «изменилась психология визита». Позже он писал: «Светило солнце, кричали люди. На примере британской монархии вдруг вновь стало ясно, что монарх может сосуществовать с человеческим теплом и простотой, чего никогда не бывало во Франции, будь то при надменных Бурбонах или олимпийской аскезе генерала де Голля». Даже вечно недовольный всем мэр Арля, коммунист, был очарован, как отметили СМИ. Пока Королева осматривала папские дворцы и знаменитый Авиньонский мост, герцог Эдинбургский сел в вертолет и с наслаждением провел несколько часов, наблюдая за птицами вместе с защитниками природы в Камарге.

– Герцог в Камарге изумил своих хозяев, успешно опознав кулика-воробья, самого мелкого представителя бекасовых в Британии, – с гордостью заметил посол.

Хотя все взгляды были прикованы к Королеве, герцог приобрел немало поклонников среди французской публики. После еще одного хора голосов: «Vive la reine!», какой-то человек в Авиньоне крикнул «Vive le duc!»[242], вызвав в толпе одобрительные вопли. Герцог не обратил на него внимания. «Vive le prince!»[243] – крикнул тот же голос. Реакции по-прежнему не было. Ничуть не смутившись, мужчина заорал: «Vive le roi!»[244] Тут уж герцог расхохотался и поднял руки.

Было решено, что принц Уэльский, служивший тогда младшим офицером Королевского ВМФ, сойдет на берег в соседнем Тулоне и присоединится к своим родителям. Втроем они провели вечер в Hotel Baumanière близ Ле-Бо-де-Прованс в преддверии, пожалуй, самых необычных дней любого государственного визита как до, так и после этого, – дней, за которые гости пересекли сотни километров, посетили заводской цех, провели целый день на скачках, навестили герцога Виндзорского и побывали на грандиозной дискотеке.

Утро началось с королевской экскурсии по Ле-Бо, во время которой мэр Рэймон Тюилье крепкой рукой схватил Королеву за плечо, чтобы не дать ей слишком близко подойти к краю обрыва высотой 213 метров. На протяжении всего правления Королевы СМИ регулярно порицали сановников и VIP-персон за недопустимое прикосновение к монарху. На этот раз, однако, СМИ не стали критиковать месье Тюилье за резкий жест защиты. Слишком глубокой была та пропасть.

Принц Чарльз тем временем был занят легким флиртом, болтая – по-французски – с группой местных девушек в традиционных для Прованса пышных нарядах.

– Мини-юбки были бы более практичны, – сказал он, к их немалому удовольствию.

После осмотра авиазавода Aérospatiale в Марселе королевская делегация вернулась в Caravelle, они покинули юг Франции и направились в холодный Париж, как раз успев к скачкам в Лоншане. Наградой в пятом забеге был объявлен Кубок Королевы Елизаветы II, после чего Королева незаметно ускользнула на последнюю за время этого визита встречу – с бывшим королем Эдуардом VIII.

Хотя герцог благородно не умер в дни одного из самых важных визитов своей племянницы, он был прикован к постели и быстро угасал. И все же он настаивал, что не может принять Королеву лежа в постели или одетым в пижаму. Попросив доктора Тина спрятать капельницу под рубашкой, герцог надел синий блейзер и сел в кресло в соседней со спальней гостиной.

Когда Королева вошла в комнату вместе с принцем Филиппом и принцем Уэльским, герцог собрал все свои силы, чтобы подняться сделать поклон, к большому ужасу своего врача. Королева предложила ему сесть, и они провели один на один около четверти часа, беседуя, как было объявлено позднее, в основном о ее визите. Один из присутствующих сообщил биографу Саре Брэдфорд, что Королева вышла из комнаты со слезами на глазах. Она была тронута не только страдальческим рыцарством дяди, но и тем, как сильно герцог Виндзорский напомнил ей любимого отца. Внизу высоких гостей угощала чаем герцогиня Виндзорская, которая была почти вне себя от волнения, ее руки дрожали так сильно, что она выронила чашку. Прошло всего девять дней, и герцог скончался. Его тело было доставлено в Британию для погребения.

В британском посольстве оставалось всего несколько часов до одного из самых грандиозных событий в его истории, вечера куда более гламурного, чем даже банкет Королевы в честь президента Помпиду в начале недели. В завершение визита сэр Кристофер Соумс и его команда решили позвать президента и мадам Помпиду на торжественный посольский бал, куда были приглашены 1200 человек, принадлежащих как к старшему, так и к молодому поколению. В дополнение к представителям великой и доброй Франции ожидались как минимум 300 «молодых» гостей, причем на правах хозяина принимать эту jeunesse dorée[245] предстояло принцу Уэльскому.