Выйдя во двор нашего, пока еще чудом уцелевшего, дома, я подошел к яблоне, посаженной отцом и мной в детстве. Дерево уже отцвело и, сбрасывая лишнюю завязь, готовилось плодоносить. Оно не понимало войны, не понимало наших вселенских трагедий и горя, но оно было живое и готовилось жить дальше, и ему было все равно – останемся мы или придут немцы. У дерева был свой цикл, но и оно было смертным, любая случайная бомба или снаряд могли убить его так же, как убило бы меня или мою мать. В детстве, когда предстояло уехать надолго, я всегда приходил прощаться с деревом как с другом, вот и сейчас я тихо простился с яблоней, не зная, увидимся ли вновь. Пускай это выглядело смешно и наивно, жалел ли я яблоню или себя или просто в очередной раз прощался с детством?

Времени не было, постояв в саду минут десять, я подошел к порогу и обнял маму. Говорить какие-то напутствия друг другу было бессмысленно. Что я мог пожелать ей, оставляя ее в сданном городе, что она могла пожелать мне, следующему длинными дорогами войны или точнее. ее бесконечным манящим, но убийственным небом. Все, что я мог сделать для нее, это оставить накопленный недельный летный паек, все, что она могла сделать мне – перекрестить в путь. Да, моя неверующая мать – школьный учитель перекрестила меня в дорогу, надев на шею маленький серебряный крестик. Мы молча постояли, и я отправился на аэродром. Идя в начинающемся сумраке летнего вечера, я думал о человеческой судьбе, о том, что это такое, есть ли она – предопределенность, или мы – полноправные хозяева своей жизни и судьбы близких людей. В висках напряженно стучало. А если есть Бог, почему он допускает войны, болезни, трагедии? Я вырос в атеистической семье, но моя покойная бабушка, мать отца, была верующей и иногда, когда родителей не было дома, читала маленькому мне библию. Я хорошо помню фразу. «и создал Бог человека по образу и подобию своему». Слышав это ребенком, я представлял себе Бога добрым дедушкой с «руками и ногами», сидящем на облаке, образ, вызывающий улыбку умиления. И только сейчас, в пору душевного напряжения, мне кажется, я стал понимать смысл «образа и подобия» Бога. Если Бог есть, то уж никак не в руках или ногах и прочих частях тела наше сходство. Бог создал человека, наделив его волей и ответственностью за свои поступки, возможностью решать и выбирать свой путь. Нет, к сожалению, мы не марионетки, которых Господь дергает за веревочки. Он «отдал» нам ответственность. Отдал свое право вершить окружающий мир самостоятельно и… «отстранился». И все беззаконие, вся беда идет совсем не от Бога или дьявола, они не вмешиваются в ход времен, они идут от нас самих, от того, какой путь мы выбрали. А совокупностью наших общих действий плетется паутина реальности мира, и очень часто попадая в эту паутину, мы бьемся в отчаянии подобно мухе, тогда как мы сами за это в ответе, а вовсе не «жестокий» Бог, вручивший нам «скипетр и державу».

Вечер не был тихим. Работала артиллерия, на окраинах города шли уличные бои. Немцы были в нескольких километрах от оставленного мной дома. Географически Херсонес был самым безопасным местом сражающегося города. Я прибыл на аэродром, и еще до наступления полной темноты в составе группы поднял свой МиГ-3 в воздух, взяв курс на Кавказ. Не все летчики смогли покинуть город, экипажи «старых» самолетов, уничтожив свои машины на аэродромах, влились в остатки Приморской армии, их судьба мне неизвестна.

31 июля Севастопольская авиагруппа была расформирована и 17 августа я, вместе с несколькими летчиками 6-го ГИАПа – пилотами МиГ-3, перелетел под Баку в поселок Насосный. Планировалось укомплектовать нами другие полки эксплуатирующие Миги. В поселке мы были не одни, постепенно туда собирался личный состав «безлошадных» истребительных авиаполков. Наша небольшая группа единственная имела свои самолеты. Остальные летчики прибывали в гнетущей неопределенности. Нас временно приписали к 16-му Гвардейскому Истребительному Авиационному Полку, отведенному в Насосный для пополнения. Доступность алкоголя превратило вынужденный отдых в череду постоянных пьянок. Мое чрезмерное увлечение азербайджанским вином усугублялось отсутствием вестей из Севастополя, впрочем, что такое пара бутылок вина в день для здорового мужика. Чтобы нам окончательно не спиться или не попасть под трибунал за пьяные драки, в начале сентября, дав восстановить летные навыки в нескольких вылетах, командование отправило нас на МиГах в краткосрочную командировку на Сталинградский фронт. Как сказал комполка – подполковник Николай Васильевич Исаев. – «пробздеть»! Краткосрочную, поскольку предполагалось участие в нескольких операциях, с передачей машин местным частям, и возвращением в состав 16-го полка, переводимого в Киргизию для получения новых самолетов. Мы прибыли на аэродром Средняя Ахтуба восточнее Сталинграда. Немцы уже вплотную подошли к городу, разрушая его постоянными бомбежками и артиллерийским огнем.

12 сентября в субботу в 8.15 вылетели на прикрытие бомбардировщиков атакующих немецкие позиции близ Сталинграда. Такая атака – редкость, фрицы господствуют в воздухе, наша авиация больше задействует истребители, чем ударные самолеты, используя их для прикрытия войск или блокирования вражеских аэродромов. Атаку запланировали еще вчера, ночью погода неожиданно испортилась – собрался местный фронт. Вылет решили не отменять в надежде, что вражеская авиация не будет активной. Взлетели, когда в районе аэродрома пошел дождь. Все летчики имели допуск для полетов в СМУ. На маршруте дождь стал стеной. Кого прикрывать не видно, в таких условиях надо возвращаться, но бомбардировщики были на подходе к целям, поэтому наша группа разошлась, и каждый МиГ пошел в заданный район самостоятельно. Лечу по компасу, на земле с трудом видны ориентиры, вертикальная видимость метров пятьсот. Набираю высоту, на полутора километрах вижу разрывы, выхожу из полосы дождя, сверху светит яркое солнце – красиво!

Группа собралась над облаками на высоте три тысячи пятьсот метров. Бомбардировщиков мы не видим, задача – патрулировать зону, в случае чего, отвлекать вражеские истребители на себя. Иду замыкающим второй пары, чуть отстал, чтобы иметь простор за ведущим. Из облачности появляются несколько истребителей противника и пытаются нас преследовать. В хвост заходит Мессершмитт, ухожу в облачность переворотом, стараясь держать направление полета всей группы. Немец меня теряет. Выхожу из облаков и вижу как «худой» пытается зайти в хвост моему ведущему. В наборе на хорошей скорости после пикирования я оказываюсь прямо под его брюхом. «Фриц» меня не видит и его участь предрешена. Приблизившись сзади снизу, я расстреливаю Мессершмитт почти в упор из двух ШВАК. Самолет не помещается в прицел, видно мелкие детали. Немец отваливает и летит к земле, преследовать не рискую – сзади может оказаться его напарник. По связи слышу, что бомбардировщики или штурмовики под нами отбомбились и уходят. Можно возвращаться. Разделяемся и ныряем в облачность. Домой идет каждый самостоятельно по приборам. Полет как «под шторкой». по компасу, вариометру, указателю скорости, крена и скольжения, высотомеру. На маршруте дождь усилился, ниже одной тысячи пятьсот метров ливень стеной. Вертикальный фронт. Земля еле просматривается, никакого горизонта перед капотом, только серый мрак и разбивающиеся вдребезги о козырек фонаря частые крупные капли, будто плывешь в речке. Главное, правильно выйти на аэродром курсом посадки и глиссадой. Нет, в нынешнюю погоду летать нельзя, это почти самоубийство, видимость не более километра, такое расстояние самолет пролетает за девять секунд, зевать некогда. При подходе к аэродрому дождь ослаб – помогла «небесная канцелярия». Подготовка экипажей была хорошей, самолеты, включая бомбардировщики, вернулись без летных происшествий или потери ориентировки. Но в результате скоротечного боя утраты нашей группы составили два самолета, оба летчика или погибли или пропали без вести на вражеской территории – «Пробздели!». Мы заявили о трех сбитых немцах, один БФ-109 – мой второй сбитый! Еще один, четвертый фриц разбился, это утверждает экипаж бомбардировщика, но подтвердить или опровергнуть эти данные невозможно.