У австронезийцев почти не было преимуществ перед этими вполне развитыми новогвинейскими народами. Некоторые из растительных культур, которыми кормились австронезийцы, в частности таро, ямс и бананы, возможно, были независимо выведены на Новой Гвинее еще до их появления. С другой стороны, новогвинейцы с готовностью включили в свой сельскохозяйственный обиход австронезийских кур, собак и особенно свиней. К тому времени они уже пользовались полированными каменными орудиями и также не уступали австронезийцам по устойчивости к тропическим болезням — их организм имел те же самые пять типов генетических механизмов защиты от малярии, причем некоторые или все из этих механизмов на Новой Гвинее выработались самостоятельно. Новогвинейцы были и умелыми мореплавателями — пусть и не такими превосходными, как люди культуры лапита. За десятки тысяч лет до австронезийцев они колонизировали Соломоновы острова и архипелаг Бисмарка, а на последнем по крайней мере за восемнадцать тысяч лет до появления культуры лапита между деревнями велась активная торговля обсидианом (вулканическим камнем, подходящим для изготовления заостренных орудий). Перед самой австронезий­ской экспансией новогвинейцы даже совершили собственную небольшую экспансию на восток, против движения австронезийцев — об этом можно судить по тому, что на восточноиндонезийских островах Хальмахера (в северной части) и Тимор сегодня говорят на типично папуасских языках, родственных некоторым языкам западной Новой Гвинеи.

Одним словом, неодинаковые успехи австронезийской экспансии — красноречивое свидетельство о том, какую важную роль играет производство продовольствия в популяционных миграциях. Австронезийские земледельцы и животноводы проникли в два региона (индонезийский и новогвинейский), которые уже долгое время были населены народами, возможно, состоящими между собой в родстве. Но аборигены Индонезии все еще занимались охотой и собирательством, а аборигены Новой Гвинеи давно освоили производство продовольствия и обзавелись многими сопутствующими ему вещами: высокой популяционной плотностью, устойчивостью к болезням, более совершенными технологиями и т. д. Как следствие, австронезийская экспансия подмяла под себя индонезийских аборигенов, но территориально не слишком преуспела в новогвиней­ском регионе — как, впрочем, и в тропической Юго-Восточной Азии, где ей не удалось занять территорий, уже занятых австроазиатскими и тай-кайдайскими земледельцами.

К этому моменту мы проследили за движением австронезийской экспансии до Индонезии и от Индонезии до берегов Новой Гвинеи и тропической Юго-Восточной Азии. В главе 19 мы проследим за ее движением через Индийский океан к Мадагаскару, а из главы 15 мы уже знаем, какие экологические препятствия не позволили австронезийцам заселить север и запад Австралии. Следующая ее стадия началась тогда, когда создатели керамики лапита устремились на просторы Тихого океана, к островам, которые лежали восточнее Соломонова архипелага и на которые до тех пор не ступала нога человека. Около 1200 г. до н. э. черепки культуры лапита, знакомая уже нам троица животных (свинья, курица, собака), а также другие известные археологам признаки австронезийских народов появляются на архипелагах Фиджи, Самоа и Тонга, примерно в 1000 миль от Соломоновых островов. В начале нашей эры многие из тех же самых признаков (что показательно, за исключением керамики) появляются на островах Восточной Полинезии, в том числе островах Общества и Маркизских. Еще одна серия долгих морских переходов на каноэ привела колонистов на север — на Гавайи, на восток — на Питкэрн и остров Пасхи и на юго-запад — на Новую Зеландию. Сегодня коренными обитателями большинства этих островов являются полинезийцы, которые, таким образом, представляют собой прямых потомков народа культуры лапита. Они говорят на языках, близких австронезийским языкам новогвинейского региона, и их главными растительными культурами являются те, что составляли австронезийский земледельческий комплекс: таро, ямс, бананы, кокосовые пальмы и хлебное дерево.

С колонизацией лежащих неподалеку от Новой Зеландии островов Чатем, состоявшейся около 1400 г. н. э., то есть за какое-то столетие до прибытия европейских «первооткрывателей» в Тихий океан, задача открытия тихоокеанских земель наконец была полностью выполнена — азиатами. Их первопроходческая традиция, насчитывавшая десятки тысяч лет, началась в эпоху, когда предки Вивора, заселив по пути Индонезию, высадились на берегах Новой Гвинеи и Австралии. Она подошла к концу только тогда, когда целей больше не осталось и все пригодные для жизни человека острова были заняты.

Общества Восточной Азии и островных территорий Тихого океана не могут не быть интересны тому, кто интересуется всемирной историей, — эта часть мира, как никакая другая, изобилует поучительными примерами влияния среды обитания на ход истории. У восточноазиатских и тихоокеанских народов в зависимости от их географии имелись разные возможности для доместикации растений и животных и разные возможности для сообщения с другими народами. Снова и снова одни из них, жившие в условиях, благоприятствующих зарождению производства продовольствия, или в регионах, благоприятствующих проникновению чужих культурных новшеств, вытесняли другие, которые таких преимуществ были лишены. Раз за разом на территориях, различающихся географически и экологически, эволюционные пути потомков одной и той же волны колонизации расходились друг от друга, повинуясь логике этих различий.

Например, мы видели, что южные китайцы создали собственное производство продовольствия и технологии, усвоили у Северного Китая письменность, новые технологии и политическое устройство и начали колонизировать тропическую Юго-Восточную Азию и Тайвань, почти вытеснив прежнее население этих регионов. Если же перейти к самой Юго-Восточной Азии, мы увидим, что среди потомков или родственников этих южнокитайских земледельцев-колонистов, народность юмбри, живущая в горных тропических лесах на северо-востоке Таиланда и в Лаосе, вернулась к охотничье-собиратель­скому укладу, а ее близкие родственники, вьетнамцы (говорящие на языке той же подподсемьи австроазиатских языков, что и язык юмбри), продолжили заниматься сельским хозяйством, осев в плодородной дельте Красной реки, и основали обширную империю, владеющую металлургическими технологиями. Аналогично среди австронезийских земледельцев, которые пришли с Тайваня и из Индонезии, пунаны, живущие в тропических лесах Борнео, были вынуждены вернуться к охотничье-собирательскому укладу, а их родственники, поселившиеся на Яве с ее тучными вулканическими почвами, остались земледельцами, основали королевство в орбите влияния Индии, обзавелись письменностью и воздвигли величественный буддистский памятник Боробудур. Австронезийцы, которые отправились колонизировать Полинезию, отрезали себя от восточноазиатской металлургии и письменности и поэтому остались без собственного письма или металлических орудий. Однако, как мы убедились в главе 2, полинезийская политическая и социальная организация, как и хозяйство, оказавшись в разных природных условиях, пережили глубочайшую дифференциацию. В течение одного тысячелетия восточнополинезийские колонисты вновь обратились к охоте и собирательству на островах Чатем и построили протогосударство с интенсивным сельским хозяйством на Гавайях.

Когда в эту часть света наконец прибыли европейцы, технологические и прочие преимущества позволили им на время установить колониальное господство почти над всей тропической Юго-Восточной Азией и тихоокеанскими островами. Как бы то ни было, местные инфекции и сельскохозяйственное население помешали им массово заселить бо§льшую часть этой территории. Сегодня крупные европейские популяции существуют только в Новой Зеландии, Новой Каледонии и на Гавайях — самых больших и удаленных островах, лежащих дальше всего от экватора и поэтому имеющих максимально близкий к умеренному (то есть похожий на европейский) климат. Таким образом, в отличие от Австралии и обеих Америк, Восточная Азия и тихоокеанские острова по-прежнему населены преимущественно восточноазиатскими и тихоокеанскими народами.