Решением проблемы было расположить два бревна (противовеса) параллельно корпусу лодки, на расстоянии нескольких футов с каждой стороны, и прикрепить их шестами, идущими перпендикулярно корпусу и противовесам. Когда корпус начинает заваливаться в одну из сторон, плавучесть противовеса с этой стороны не дает ему уйти под воду и поэтому практически исключает возможность перевернуться для всего судна. Изобретения каноэ с двойным противовесом и парусом, скорее всего, и было тем технологическим прорывом, которое дал старт экспансии австронезийцев с материкового Китая.

Два поразительных совпадения между археологическими и лингвистическими свидетельствами подтверждают вывод о том, что люди, тысячи лет назад принесшие неолитическую культуру на Тайвань, Филиппины и индонезийские острова говорили на австронезийских языках и были предками нынешних носителей австронезийских языков, обитающих на тех же самых островах. Во-первых, обе группы данных однозначно указывают на колонизацию Тайваня как на начальную стадию экспансии с южнокитайского побережья, а на колонизацию Филиппин и Индонезии — как на следующую стадию. Если бы очагом экспансии была тропическая Юго-Восточная Азия — если бы, скажем, она стартовала с Малайского полуострова, перекинулась на соседний индонезийский остров Суматра, затем на другие индонезийские острова и наконец на Филиппины и Тайвань, — внутри австронезийской семьи мы бы обнаружили глубочайшие различия (отражающие наибольшую временную глубину) между современными языками Малай­ского полуострова и Суматры, а языки Тайваня и Филиппин ответвились бы от них лишь значительно позднее, оставшись в одной подсемье. Вместо этого глубочайшие различия мы находим на Тайване, а языки Малайского полуострова и Суматры входят в одну подподподсемью — недавнее ответвление западной малайско-полинезийской подподсемьи, которая, в свою очередь, является еще чуть более ранним ответвлением малайско-полинезийской подсемьи. Эти подробности генеалогии языков точно соответствуют археологическим свидетельствам, согласно которым колонизация Малайского полуострова является сравнительно недавней и произошла не раньше, а позже колонизации Тайваня, Филиппин и Индонезии.

Второе совпадение между археологическими и лингвистическими данными касается культурного багажа древних австронезийцев. Археология снабжает нас прямыми доказательствами существования культур — в виде керамики, костных остатков свиней и рыб и т. д. Каким бы странным это ни показалось непосвященному, но лингвист, изучая только современные языки и не зная устной формы их предшественников, тоже способен выяснить, разводили ли свиней австронезийцы, жившие 6 тысяч лет назад на Тайване. Его метод заключается в том, чтобы реконструировать лексикон исчезнувших древних языков (так называемых протоязыков) путем сопоставления слов современных языков, которые от них происходят.

Скажем, слова со значением «овца» на многих языках индоевропейской языковой семьи, распространенной от Ирландии до Индии, довольно похожи: авис, авис, овис, овеха, овца, оуис и ой на литовском, санскрите, латыни, испанском, русском, греческом и ирландском соответственно. (Английское «sheep» явно идет от другого корня, однако напоминание об оригинальном корне сохранилось в слове «ewe».) Сравнение фонетических изменений, которые произошли в разных индоевропейских языках за их историю, заставляет предположить, что первоначальной формой было слово оуис и оно принадлежало языку-предку, на котором говорили 6 тысяч лет назад. Этот устный язык-предок называется протоиндоевропейским.

Очевидным образом, у протоиндоевропейцев 6 тысяч лет назад уже были овцы, это вполне сходится с данными археологии. Аналогичной реконструкции поддаются почти 2000 слов их лексикона, в том числе с такими значениями, как «коза», «лошадь», «брат» и «глаз». Однако слова со значением «ружье» мы не восстановим, поскольку в разных индоевропейских языках у таких слов разные корни: ган в английском, фюзиль во французском, ружье в русском и т. д. Удивляться нечему: 6 ты­сяч лет назад у людей никак не могло быть слова для огнестрельного оружия, которое было изобретено не раньше, чем тысячу лет назад. Поскольку унаследованного общего корня со значением «ружье» не существовало, каждому индоевропейскому языку после изобретения ружей пришлось выдумывать свое собственное или заимствовать у других.

Сходным образом мы можем сравнить современные тайваньские, филиппинские, индонезийские и полинезийские языки, чтобы на их основе реконструировать древний протоавстронезийский. В том, что лексикон реконструированного протоавстронезийского языка содержит слова со значением «два», «птица», «ухо» и «головная вошь», нет ничего неожиданного — разумеется, протоавстронезийцы умели считать до двух, знали о птицах, имели уши и вшей. Куда интересней то, что в реконструированном языке есть слова со значением «свинья», «собака» и «рис», — отсюда мы делаем вывод, что соответствующие предметы были элементами протоавстронезийской культуры. Также в нем присутствует множество слов, свидетельствующих о ведении морского хозяйства: «каноэ с противовесом», «парус», «гигантский моллюск» (Tridacna gigas), «осьминог», «ставной невод», «морская черепаха» и т. д. Лингвистические данные, относящиеся к культуре протоавстронезийцев, где бы и когда бы они ни жили, хорошо согласуются с археологическими данными о гончарах, мореходах и производителях продовольствия, которые жили на Тайване около 6 тысяч лет назад.

Ту же самую процедуру можно применить и для реконструкции протомалайско-полинезийского — языка-предка, на котором австронезийцы говорили после эмиграции с Тайваня. Протомалайско-полинезийский содержит слова для многих тропических культур — таро, хлебного дерева, бананов, ямса, кокосовых пальм, — названия которых в протоавстронезий­ском не восстанавливаются. Таким образом, лингвистические данные заставляют предположить, что многие тропические культуры вошли в хозяйственный обиход австронезийцев, когда они уже оказались вдалеке от Тайваня. Этот вывод согласуется с данными археологии: по мере продвижения колонистов-земледельцев на юг от Тайваня (лежащего на двадцать третьем градусе северной широты) и углубления их в экваториальные тропики, они все больше полагались на тропические корне­плодные и древесные культуры, которые позже взяли с собой на тропические острова Тихого океана.

Почему эти земледельцы, говорящие на австронезийских языках и проделавшие путь от Южного Китая через Тайвань, поглотили исконных охотников-собирателей Филиппин и Западной Индонезии настолько основательно, что от последних осталась лишь крупица генетического наследия и совсем не осталось лингвистического? Фактически потому же, почему европейцам за два столетия удалось вытеснить или истребить коренных австралийцев, а южным китайцам ранее — вытеснить первоначальных хозяев тропической Юго-Восточной Азии: из-за большей плотности земледельческих обществ, их более совершенных орудий труда и вооружения, более развитых навыков судостроения и мореплавания, а также эпидемических заболеваний, к которым у земледельцев, в отличие от охотников-собирателей, была наследственная устойчивость. Земледельцы, говорящие на австронезийских языках, также сумели потеснить некоторые общества охотников-собирателей материковой Азии — на Малайском полуострове. Они колонизировали полуостров с юга и востока (с индонезийских островов Суматра и Борнео) примерно в то же время, когда земледельцы, говорящие на австроазиатских языках, занимали его с севера (из Таиланда). Другим австронезийцам удалось обосноваться в некоторых частях Южного Вьетнама и Камбоджи — от них ведет родословную современное тямское меньшинство этих стран.