В двух днях пути от владений Геверлина уже синели среди проталин пролески. В лесах же Геверлина все еще можно было сыскать черный груздь и серую рядовку.

И даже епископ ничего не мог поделать с этим, ведь и впрямь есть вещи, неподвластные епископам.

Когда по берегам ручьев зацвел шиповник, дружинники Геверлина прокляли своего господина и ушли искать другой доли. (Крестьяне – те предали Геверлина еще раньше – когда у соседей начался весенний сев.)

Последней покинула Геверлина его суженая – родители забрали ее домой, словно и не было никакой свадьбы.

Что оставалось Геверлину? Он вернулся в Мюрквидский лес со сворой тощих гончих псов. В его руках был меч, а на его устах – хула.

Он хотел вызвать Короля Осени на поединок, а может надеялся, что тот простит его?

Геверлин искал Короля Осени и его фей тридцать дней и три года. Говорят, и сейчас он бродит среди Мюрквидских елей – одичавший, опустившийся, подурневший. Другие же говорят, будто Геверлин удавился, не дождавшись сентября.

– Голубень какая-то, – неприязненно процедил великан Буиль, когда гном окончил свой рассказ. С презрительной миной он откинулся на спинку гигантского стула, склепанного Альбрихом специально для него из двух топчанов, и узлом завязал на груди свои ручищи, каждая величиной с бревно. Голова его почти касалась потолка трапезной.

– А чего? По-моему, очень романтично! И с оттенком высшего значения! – одобрительно отозвался менестрель Парис, полукровка-сильф с широкими взглядами на вопросы пола, полемически подергивая плечом.

– Я и сам все эти мужские нежности ненавижу. Однако в истории моей все чистая правда! – проворчал гном Рунгурт.

– История Рунгурта правдива с любой точки зрения. Если и не было никакого Геверлина, правдива мораль, которую история содержит: высокие сущности требуют почтения и жестоко наказывают гордецов, – высказался Альбрих, назидательно глядя на Зигфрида.

– В общем, мог бы и уважить Короля Осени. Не велик урон! Как подумаю, какими милостями Король мог бы осыпать этого простофилю за один какой-то поцелуй! – мечтательно пропищала щука.

– Ты, мамаша в своем прежнем воплощении не иначе как шлюхой была. Логика у тебя такая… шлюховатая! – загоготал над своим прозрением Буиль. (Что до истории, он был на стороне целомудренного Геверлина.)

– А ты, Буиль, с твоей-то логикой, не иначе как среди барышень константинопольских воспитывался. Умри – но не давай поцелуя без любви! – перекривляла Буиля щука.

В общем, согласия в товарищах не было.

Атмосфера накалялась – еще чуток, подумал Зигфрид, и менестрель полезет на Рунгурта с кулаками, а Буиль скрутит Альбрихов посох в уроборос.

Расточая примиряющие улыбки, Альбрих снова разлил вино и попросил Зигфрида рассказать свою историю.

Для королевича предложение Альбриха стало неожиданностью. Поначалу он даже думал отказаться – сколько можно-то? Но благоразумие взяло верх. Он понимал: случись драка, Буиль попросту разнесет их домик в щепу. Даже если он просто встанет во весь рост, придется ремонтировать крышу…

Кое-как собравшись с мыслями, королевич начал:

– Однажды я, а со мной – Конан, прозванный также варваром из Киммерии, отправились на остров Гнитайхед, к вещему дракону Фафниру. Я шел за советом, Конан якобы тоже, хотя на самом деле его интересовало совсем другое – ему хотелось пополнить список поверженных им чудовищ. В сущности, он шел на охоту…

Слушали Зигфрида плохо – великан то и дело басовито сморкался.

Гном с детской неутомимостью забавлялся расписной деревянной ложкой – ставил ее на попа, хотя было ясно – пустая затея.

Картинно заложив ногу за ногу, менестрель Парис полировал ногти лоскутом замши. Каждый раз, когда глухо брякалась ложка, Парис возмущенно шипел.

Зигфрида все это здорово смущало – он успел привыкнуть к успеху у слушателей. Королевич сделал попытку подбавить жару, артистично изобразив Конана, уплетающего сочное драконье сердце. Но никто даже не улыбнулся.

«Горазд кривляться! Мораль давай!» – потребовал невежественный гном.

Зигфрид едва нашел в себе силы скруглить свой сюжет.

– …И тогда я понял, – Зигфрид патетически возвысил голос, – Конана Киммерийца сгубила не гидравлическая дверь, а его пороки, имена которым неверие, невоздержанность и гордыня…

Не дождавшись аплодисментов, королевич сел и с наслаждением опрокинул свою чарку.

Гробовое молчание.

И Парис, и Буиль, и Рунгурт – все трое, и Зигфрид это знал – слушали сагу о Конане и Фафнире впервые. И тем не менее, лица у них были постными, скучающими. Словно находились они не на дружеской пирушке, а на тризне непонятно чьего деверя.

Альбрих – тот и вовсе спал, прислонив посох к стене.

– Слушай, Зигфрид, а кто такой этот Конан? – спросил наконец Парис, прилежно морща свой богемный лоб. – Имя знакомое… Варвар из Киммерии… Хм… Рунгурт, может ты подскажешь?

– Без понятия… Ты мне лучше скажи – кто такой Фафнир? То есть понятно, что дракон. А что он вообще хорошего сделал?

– Да что-то такое… Вроде, лет сто назад умер, – не то предположил, не то констатировал великан.

– Ты что, задом слушал, Буиль? Его убили, когда Зигфрид маленький был!

– Нет, ну с Фафниром хоть что-то ясно. А вот с Конаном… Конан-Конан… Помню, рассказывали про какой-то подвиг… Еще покойная королева Фредегунда была замешана… – тужился Парис.

Королевич побледнел. Финальной, всепобеждающей жутью забвения дымился этот вялый разговор. Дым был лишен цвета и запаха – как и само забвение.

Зигфрид знал: самым громким подвигом Конана считалось спасение королевы Фредегунды из лап распоясавшегося морского змея, похитившего несчастную прямо с морской ладьи. По иронии судьбы, перипетиями этого спасения Конан ездил по ушам, когда они поднимались на Глёрбьёрг.

Зигфрид знал и другое – при дворе королевы Фредегунды менестрель Парис подвизался уже две дюжины лет. Но как, как в таком случае Парис может не помнить колоритного мужлана Конана, если даже в соседнем Нидерланде только о нем тогда и судачили?

Ведь Парис наверняка сложил к случаю балладу о геройском Киммерийце и добронравной Фредегунде! Сколько раз он исполнял эту балладу на пирах, типа «прекрасной незнакомке за дальним столом посвящается…» ? Сто? Двести? Двести пятьдесят?

Как Парис мог забыть о Конане?

Как Рунгурт мог забыть о Фафнире, с которым народец гномов связывали особо доверительные купи-продайские отношения? Ведь этот Рунгурт наверняка не раз и не два сам ходил к Фафниру обменивать крольчатину на самоцветы, тем более, что морем до Гнитайхеда от родных пещер Рунгурта всего-то неделя под парусом?

Как о Фафнире мог забыть великан Буиль, этого самого Фафнира троюродный брат по линии отца, Хрейдмара?