Дух, заповеданный Бородатым Варваром, выхолащивался, Рук Закона становилось все больше – мы проходили Лабиринт и шли дальше, к славе и великой цели! Но Душ Закона, возвращавшихся в комнатку мумий, больше не было.

Многорукое существо с куцей душой… мы имеем то, что имеем.

Ведь и я сам не вернулся в Лабиринт.

Я поехал в Бэйцзин и встал за спиной государя.

Да что там! Совсем недавно я убеждал судью Бао отказаться от выяснения подробностей покушения Восьмой Тетушки… предполагая банальный заговор в стенах родной обители, я предпочитал во всем разобраться сам, нежели позволить постороннему, что называется, выносить огарки из пагоды!

Император Хун Ци прав: Шаолинь должен быть разрушен!

Сердце хэшана скорбит, смиряясь перед необходимостью.

Но я в недоумении: почему бы нам не обождать, оставаясь в Нинго, пока правительственные войска сожгут обитель и в Поднебесной воцарится прежняя тишина?

И ответ выскальзывает из рук.

…Все смотрели на Железную Шапку.

А даос молчал и деловито кромсал лист бумаги бронзовыми ножничками; ужасные существа выстраивались перед магом на столешнице, они шевелились, тоненько взлаивали, норовя разбежаться, – но чародей обмакнул палец в чай и очертил вокруг собственных порождений мокрый круг.

Любое из бумажных чудовищ, ткнувшись в липкую границу, отступало назад и продолжало бесцельно бродить в поисках выхода.

А даос все резал и резал, существ становилось больше и больше, а чайная граница высыхала, грозя исчезнуть совсем…

Раздумье Даоса

Безначальное Дао не торопится, но никогда не опаздывает. Я – не Дао.

Лань Даосин

Им хорошо: они видят только то, что видят.

Для них мир – это мир, даже если он и раздроблен на Западный Рай, ад Фэньду и скобяную лавочку соседа Фу.

Я же вижу мир, как учил меня видеть мой учитель, небожитель Пэнлая, – подобно виноградной грозди.

Каждая ягода достойна собственного мироздания.

Но если кто-то захочет получить вино…

Я вижу, смежив веки: гроздь медленно и неумолимо сдавливается в чужом кулаке, и та ягода, в которой мечется крохотная Поднебесная, грозит лопнуть. Ягоды-товарки, более зеленые, но зато и более плотные, напирают крутыми боками, и наша тонкая кожица из последних сил сдерживает этот напор.

Если кожица прорвется хотя бы в одном месте – вместо ягоды получится каша, остро пахнущая давленым виноградом.

Увы! Я, недостойный отшельник Лань Даосин по прозвищу Железная Шапка, являюсь частицей кожицы.

Я и подобные мне, кто в силах распознать опасность и увидеть если не всю гроздь целиком, то хотя бы ближайшие ягоды, – мы сдерживаем напор, но силы наши на исходе.

И все чаще за спинами чуждых вестников, глашатаев надвигающегося конца света мнятся бедному даосу две страшные фигуры, одна – в белом траурном одеянии, другая – в черном плаще из кожистых крыльев.

Добро и Зло.

Две крайности, два начала, отвергнувшие друг друга; оспаривающие друг у друга этот мир, не знающий ни чистого Добра, ни чистого Зла.

Как мне объяснить судье, монаху, лазутчику и ребенку, что ждать больше нельзя?

Что уже вчера было поздно?!

Они шли гуськом, сгибаясь в три погибели.

Все, кроме Маленького Архата.

Высота потайной галереи позволяла мальчишке идти в полный рост – вот он и шел, ровно, размеренно, ни секунды не задумываясь о том, куда поставить ногу или куда свернуть; малыш-инок был сейчас похож скорее на небожителя, прогуливающегося в облаках, чем на одиннадцатилетнего монашка-беглеца, предательски ведущего в самое сердце Шаолиня целую ватагу, двое из которой были чужаками, один считался мертвым, да и прочие…

Все-таки хорошо, что Маленький Архат шел первым и впереди не было никого, кто мог бы заглянуть ему в глаза. Например, даоса весьма заинтересовал бы этот бездонный и безмятежный взгляд, где нет-нет да и пробивалась тревожная нотка: словно случайный прохожий то и дело выглядывал из-за спины просветленного архата.

Но даос шел третьим и не имел возможности заглянуть в глаза мальчишке.

Судья Бао шел вторым. Крохотный светильничек в его руке скорее создавал иллюзию света, чем действительно светил; язычок пламени плескал на стены тенями, ноги еще плохо слушались выездного следователя, и он без стеснения положил свободную ладонь на плечо юного проводника.

Плечо на ощупь напоминало сглаженный край речного валуна.

Лань Даосин настаивал, чтобы судью вообще оставили дома и не брали с собой в Шаолинь. В намечающейся стычке с безумным Фэном от измученного Бао, чувствовавшего себя далеко не лучшим образом, было мало толку; это признавали все, включая самого судью. Даос долго высказывался по этому поводу, потом Маленький Архат тоже высказался совершенно непонятными словами, но суть сводилась к одному: идти должны все, иначе ничего не получится! Змееныш молчал, преподобный Бань неожиданно поддержал даоса, но в конце предложил и самого Лань Даосина оставить в Нинго вместе с судьей, после чего все переругались…

А судья Бао встал и ушел во двор.

Где приказал домашним к утру собрать его в дорогу.

Тем спор и кончился.

Всю дорогу выездной следователь был весел, шутил и приставал к встречным женщинам, что, в общем, было на него не очень-то похоже; Железная Шапка озабоченно хмыкал и ночами ворожил над спящим другом.

Вот и сейчас – даос шел сразу за судьей, и его знаменитая шапка размазывала по металлу маслянистые блики. Перед самым Хэнанем почтенный Лань изменил своему драному халату из полосатой ткани, облачившись в традиционное одеяние магов, постигших Безначальное Дао, и алые цвета отливали в темноте кровавым багрянцем, а золото тускнело и покрывалось плесенью.

В таких подземельях только рванье и носить…

Шаг в шаг с даосом беззвучно ступал Змееныш. Лань Даосин даже оглядывался несколько раз – идет ли за ним кто-нибудь? Идет… скользит, с пятки на носок, переливается во тьме… тень хоть отбрасывает?! Не понять… Даос поворачивал голову обратно и шагал дальше, а лазутчик жизни все вслушивался – не раздастся ли где-нибудь вдалеке сухой деревянный треск, не подскажет ли, есть сейчас в Лабиринте уродливый повар или пока что не сподобился покинуть кухню?

Тишина.

Только еле слышно шуршит за спиной ряса-кашья преподобного Баня, замыкающего шествие.

– Похоже, нету нашего дружка Фэна, – вдруг тихо бросил Маленький Архат, словно отвечая на тайные мысли Змееныша. – Иначе уже трещал бы как сорока…