Это правда.

Бывший мирянин робко делает шаг к Закону. Он беспомощен, как младенец, но это его шаг. Он отказывает или соглашается не потому, что так учил Кун-цзы или «Книга Перемен»; так велит ему его сердце, так приказывает искренность текущего мгновения!

И шелуха прежних заблуждений мало-помалу сползает с него, иначе ему не обреют головы.

Я прошел через это.

Далее у молодого монаха каленым железом выжигают обыденное сознание. Не опирайтесь на слова и знаки, не верьте учителю только потому, что он зовется учителем; если ты согласен с чужой мудростью – это твоя мудрость, а если не согласен, то не все ли равно, кто ее высказал первый?! Это единственный способ услышать «хлопок одной ладонью», познать «смысл прихода патриарха на Восток» и узреть весь мир на ладони.

Сойди с ума! Сойди, ибо уму невыносимо тяжело.

Когда Будду Шакьямуни уговорили прочитать проповедь, он вдохнул аромат цветка и улыбнулся. Старец Махакашьяпа, единственный из собравшихся, улыбнулся в ответ.

Так родилось учение Чань.

Эту улыбку даруют молодому иноку Шаолиня вместо рассудка лавочника и привычек домохозяина.

Надо думать, как думает ветер – дуновением.

Я видел это.

И монах восходит на третью ступень – ступень воинского искусства. Безоружному дают оружие, которое нельзя отнять при его жизни; слабому дают непреодолимую мощь; ежедневно ставят перед смертью лицом к лицу, чтобы он мог понять: это иллюзия. Монах-воитель отращивает когти тигра и клыки дракона, но одновременно в нем исподволь, незаметно для него самого, прорастают и глубинные цепи, не позволяющие тигру перервать горло сдающегося соперника.

Лишь имея возможность убить, понимаешь, что можно и не убивать.

Самое опасное создание на свете – слабый трус в выигрышном положении.

Я убежден в этом.

И наконец – впереди возникает Лабиринт Манекенов. Ты можешь демонстрировать чудеса на учебной площадке, быть непревзойденным мастером парадоксальных бесед и топтать мораль «ли» по сто раз на дню… сейчас это неважно. Сейчас ты на грани своей собственной жизни и смерти и говоришь себе – это тоже иллюзия. Пройдя через стократную гибель, оставшись живым там, где жить нельзя, ты выходишь к славе и почету, к клеймам тигра и дракона! Но Бодхидхарма не был бы Просветленный Учением, если бы завершил на этом Путь.

У Пути нет конца.

Лабиринт нельзя пройти, если ты не забыл себя и не стал частью Закона Кармы. Пройдя же Лабиринт, ты идешь дальше – к прежней жизни. Так поступают лучшие ученики. Но те, кто перестал быть учеником… они проходят через смерть к жизни, но у самого выхода останавливаются, отказываясь от почетных клейм, – и возвращаются.

В смерть.

Вернее – некогда они возвращались.

Маленький Архат стоял на пороге места их упокоения.

Лазутчики Кармы – те, кто прошел Лабиринт Манекенов и вновь погрузился в круговорот существований. Карма в состоянии затребовать их в любой момент их будущей жизни; они подчинятся и сделают то, что необходимо.

Они вернутся.

Как Восьмая Тетушка.

Но Суть Закона, отдающая приказы, – их мумии до сих пор сидят в Лабиринте, там, куда не ходят сдающие экзамены сэн-бины; а в свитках Преисподней у них не бывает новых записей.

Познавшие иллюзорность смерти и иллюзорность жизни; Руки Закона и Душа Закона.

Но все же: если человеческие страсти не дают нам войти в Карму, как кандалы не дают каторжнику бежать, то почему преподобный Фэн, повар-урод, сумел приобщиться к Закону таким, какой он есть?!

Что за бешеная страсть владеет поваром с диском?

И ответ выскальзывает из рук.

– …Одной лишь думы власть, – хмуро буркнул Маленький Архат. – Одна, но пламенная страсть…

И украдкой покосился на Змееныша, стоявшего у окна.

Видимо, никак не мог привыкнуть к новому облику лазутчика; как, впрочем, и выездной следователь.

Судья Бао грузно поднялся на ноги и неторопливо стал прохаживаться по комнате.

В последнее время он старался чаще ходить – ноги после гостеприимства ванской темницы отекали и плохо слушались.

– Страсти – это по моему ведомству, – на восьмом шаге бросил выездной следователь.

Раздумье судьи

Не меняются только самые мудрые и самые глупые.

Конфуций

Я – судья.

Когда хромая дочка зарезанного торговца И истерически кричит, что убийца – ее муж, а соседи в один голос утверждают, что мужа-пропойцы уже вторую неделю не видели дома, включая и день убийства… в такие минуты трудно рассуждать о Колесе Закона и Безначальном Дао.

Гораздо полезнее выяснить, что дочь торговца охромела в раннем детстве от пинка покойного папаши, да и муженек ее спился, не вынеся побоев и тиранства почтенного господина И.

Это позволяет отыскать истину, не прибегая к пыткам.

Искать всегда надо у истоков – именно там незаметный камешек перегораживает русло, чтобы гораздо позднее река прорвалась паводком.

Я – судья.

А шаолиньский повар Фэн – монах.

Если верить написанному в его Преисподнем свитке – монах с четырех лет, с раннего детства.

Иной жизни, кроме монастырской, он не знал.

Интересно, задумывался ли кто-нибудь над тем, что самое великое свое деяние инок Фэн совершил в юности, уговорив одного из шестерых сэн-бинов взять его с собой, в армию повстанцев?!

Только вдумайтесь: отец-вероучитель наконец соглашается открыто выступить против династии Юань, шестеро самых знаменитых монахов уезжают из обители к «красным повязкам» спасать отечество – и с героями едет ничем на тот момент не прославленный служка Фэн!

Это вам не дорога на Бэйцзин!

Надо быть истинным ревнителем Чжунго, чтобы настоять на своем перед лицом сурового патриарха Хой Фу и отправиться плечом к плечу с клеймеными монахами-воителями в абсолютно неизвестный для юного монашка мир!

Страсть Фэна звалась патриотизмом.

Невероятной, неистовой любовью к родине.

Перекусить вражеское копье, получив жестокий удар в рот, и после этого не упасть замертво, а растерзать копейщика и кинуться в одиночку на полчища врагов… я не слышал подобного даже в песнях о подвигах седой древности!

И когда тяжело раненный служка после первого же сражения был возвращен в обитель – сжигавший его огонь более не находил выхода. Пламя грозило пожрать мечущегося на ложе Фэна, но закаленный клинок нелегко расплавить; в бушующем горниле любовь к отечеству и сокровенная сущность юного монаха срослись воедино.