– Долой тиранию! – крикнул он потом и замахал на новоявленного тирана руками. Тот обратился в бегство.

– Соблазн власти! – сказал Д. – Против него трудно устоять. Некоторые наслаждение властью предпочитают всем остальным разновидностям удовольствий. История уже много веков мучается с подобными типами. Но они неистребимы. Имеется ведь и ещё один великий соблазн – соблазн повиновения. В рабстве, как и в смерти, есть утончённейшая сладость. Да и удобство тоже. Делай, что велят, и ни о чём не заботься. Потому-то и появляются цезари и бонапарты. Всё не так просто, брат Гоша.

– Да, Михалыч, сложностей по самые помидоры. Это я давно заметил. Но только как же это? Выходит, что все чем-то наслаждаются, всем достаётся какое-нибудь наслажденьице, никто не обойдён и все довольны? И несчастных нет совсем? Красивая уж больно картина получается!

– Нет, Гоша, картина не так уж хороша. Дело в том, что не все довольствуются доступными им наслаждениями, многих тянет к наслаждениям недоступным. Это и делает их несчастными. К примеру, есть у женщины хороший муж и неплохие дети. Ей бы наслаждаться семейным своим благополучием, но она, дурёха, другого мужчину любит, который на неё и внимания-то не обращает, и потому – совершенно несчастна. Или, например, человек вполне несвободный, сущий раб, короче говоря, прелести рабского своего состояния не понимает и бредит свободой. Ему бы смириться, ему бы сообразить, что куда проще наслаждаться рабством, чем о свободе своей тщетно заботиться. Но он, кретин, хочет непременно наслаждаться свободой, подай ему свободу, и всё тут. И конечно, он страдает, мучается, терзается. И разумеется, ему, бедняге, не позавидуешь. Или ещё пример: человек нервный, мнительный, психически неуравновешенный, хочет купить автомобиль, хочет насладиться быстрой ездой по роскошным автострадам. Ему говорят: «Да бросьте вы! На кой чёрт вам машина? С вашими-то нервами!» Но он упорствует и всё же покупает. И начинается для него каторжная жизнь. Он боится светофоров, боится милиции, боится ездить по городским улицам, боится загородных шоссе, боится дождя, боится листопада, боится гололёда, боится мальчишек, которые получают величайшее наслаждение, выцарапывая на машинах непристойные словечки, боится кого-нибудь задавить, боится, что кто-нибудь на него наедет, боится, что машину украдут, всю целиком или по крайней мере сопрут покрышки, а то и подфарники отвинтят, а заодно и зеркало и что-то там ещё отковыряют. И не машиной он наслаждается, а муками, которыми постоянно одаривает его эта дорогая, эта изящная, сверкающая лаком и никелем новенькая машина. Одним словом, любезный мой Гоша, чтобы наслаждаться в соответствии со своими потребностями, необходимо учитывать свои возможности и вести себя разумно. А поскольку много неразумных, то много и несчастных, которые о подлинных наслаждениях не могут даже и мечтать.

Гоша глядел на Д. с восхищением.

– Ты, Фёдор Михалыч, великий мыслитель! Падлой буду! А это твоя собственная философия или ты вычитал её где-то?

– Философия моя собственная, но нечто подобное уже было. Жил в античные времена философ Эпикур. Неглупый был мужик. И он рассуждал почти так же. Можно сказать, что мы вдвоём с Эпикуром придумали эту философию. Он чуть пораньше, я чуть попозже.

– Чудно! – сказал Гоша. – Что ни философ, – своя философия. Эпикур говорит – наслаждайтесь! А мой Шопенгауэр твердит – мучайтесь! Кого же слушать, ё-моё? Кому же верить?

– А кому хочется верить, тому и верь. А ещё лучше – верить обоим. Оба правы. Шопенгауэр любил помучиться и всех сластолюбцев призывал к страданиям. А Эпикур упивался наслаждениями и пытался соблазнить ими всех страдальцев. И тот и другой наслаждались, но каждый по-своему. Эпикур наслаждался простодушно, в открытую, а Шопенгауэр – изощрённо, с притворством, делая вид, что не наслаждается вовсе.

– Мудрёно это как-то, – вздохнул Гоша. – Тут без полбанки не раскумекаешь. А мы с тобою всего-то четвертинку раздавили с пивом пополам.

Комментарий

И впрямь мудрёная у Д. философия. Какой-то тотальный, безбрежный гедонизм. Этакое не только Гоше уразуметь не дано. На первый взгляд – чушь, ерунда полнейшая. Но если вдуматься, есть здесь одна хитрость, одна особенность, достойная внимания. Эта философия на удивленье утешительна и удобна. Все, оказывается, наслаждаются жизнью так или иначе. Во всяком случае, наслаждение всем доступно. Стоит только уверовать, что во всех терзаниях таится сладость, как все тяготы, все нелепости и загадки бытия тут же исчезают. И нет больше тревог, забот и опасений. И нет больше неприятностей, горестей и несчастий. Раскрепощённый, счастливый человек, улыбаясь, шагает навстречу неведомому, навстречу душевным и телесным мукам и, замирая от предвкушения самого острого, самого жгучего, самого великого наслаждения, радостно падает в холодные объятия смерти. Вряд ли Д. сам до этого додумался. Но если и не сам, всё равно это любопытно, и об этом следует поразмыслить на досуге. О, если бы досуг был нам дарован, был нам доступен! О, если бы услаждались мы досугом хотя бы изредка! Увы! Всё дела какие-то, всё дела. Всё работа некая, полезная и бесполезная. Всё старания, частенько бессмысленные и тщетные. Всё суета какая-то, беготня. Всё беспокойства разные, будь они прокляты!

Проснувшись, Д. сел в постели, поглядел вокруг, потёр глаза кулаками и с минуту сидел неподвижно. Потом он осторожно взял с тумбочки авторучку. Она была твёрдая. Она не гнулась. Д. пододвинул к себе лист бумаги. Лист не рассыпался в труху. Д. посидел ещё минуту и, набравшись храбрости, написал на листе крупно и размашисто: «НИЧЕГО НЕ ПОНИМАЮ». Чернила (ручка была перьевая) тут же высохли. Надпись на бумаге осталась. Д. потёр надпись пальцами. Она не исчезла. Д. встал и ощупал тумбочку. Тумбочка тоже не исчезла. Д. стукнул ногою в пол. Пол не прогнулся. Д. тихонько прошёл в прихожую и толкнул ладонью дверь ванной. Дверь послушно отворилась со знакомым негромким скрипом. Д. вошёл в ванную, постоял в нерешительности, приблизился к раковине и попытался открыть кран. Кран открылся. Из него, журча, полилась вода. Д. выбежал из квартиры, забыв запереть за собою дверь, и помчался вниз по лестнице, перепрыгивая через три и даже четыре ступеньки. Д. выбежал на улицу.

Улица выглядела как обычно. У тротуаров на некотором расстоянии друг от друга стояли машины, легковые и грузовые. У подъезда одного из домов была оставлена детская коляска. Верх коляски был поднят. К ручке коляски был привязан за поводок красивый, длинноухий, шоколадного цвета спаниель. Кончик его укороченного хвоста подёргивался. Спаниель был в отличном настроении. По улице проезжали автобусы, троллейбусы, такси и грузовики. По улице проходили пешеходы – мужчины и женщины, взрослые и дети. Над улицей пролетали голуби и воробьи. Над улицей двигались облака. У них был естественный вид. Д. таращил глаза. Он ничего не понимал.

К Д. подошёл какой-то человек и спросил, как доехать до станции метро. Д. объяснил. Человек сказал «спасибо» и направился к автобусной остановке. Д. глядел ему вслед. Человек благополучно добрался до остановки. Подошёл автобус. Человек вошёл в него. Автобус уехал. Д. ничего не понимал. Улицу перебежала кошка. Она едва не угодила под грузовик – шофёр вовремя затормозил. Когда неосторожная кошка была уже на асфальте, к ней подбежала девочка лет пяти, коротко подстриженная, хорошенькая девочка, немножко похожая на Зизи. Девочка взяла кошку на руки и сказала ей: