Из верхнего кармана белого халата торчал целый набор шариковых ручек, на шее болтался стетоскоп, квадратные роговые очки больше подходили мужчине, с тонких губ свешивалась сигарета. Из-под расстегнутого халата виднелись бесформенный бордовый пуловер и длинная индийская юбка яркой расцветки. На ногах были надеты зеленые мужские носки и открытые сандалии. Тусклые тонкие волосы, собранные в два хвостика, торчали над оттопыренными ушами. От отца, Роберта Сент-Джона, Лейла унаследовала неестественно бледную кожу, испещренную рубцами от юношеских угрей. На лице доктора застыло чопорное выражение, но глаза смотрели горящим взглядом прямо на Самсона.

— Блудный сын вернулся, — сказала она, крепко пожимая руку гостя. — И теперь наверняка дожидается возможности сбежать с моей лучшей операционной сестрой!

— Добрый вечер, доктор Лейла.

— Ты все еще на побегушках у твоего белого колонизатора? — спросила она.

Родезийское правительство отправило Лейлу Сент-Джон за политическую деятельность в тюрьму Гвело на пять лет — в то время там сидел также Роберт Мугабе, который теперь, находясь в ссылке, возглавлял освободительную армию ЗАНУ.

— Крейг Меллоу — родезиец в третьем поколении по отцу и по матери, так что никакой он не колонизатор. А еще он мой друг.

— Самсон, ты ведь образованный и очень способный человек. Вокруг тебя мир горит в горниле испытаний, история куется на наковальне войны. Разве тебе не стыдно даром тратигь данные тебе Богом таланты, позволяя менее способным людям вырвать из твоих рук будущее?

— Доктор Лейла, я не люблю войну. Ваш отец сделал меня христианином.

— Только безумцы любят войну, но что еще остается для того, чтобы разрушить непрекращающееся насилие капиталистической системы империалистов? Каким другим способом можно удовлетворить законные и благородные притязания бедных, слабых и угнетенных?

Она улыбнулась, заметив, как Самсон бросил беглый взгляд вокруг.

— Не беспокойся, здесь ты среди друзей. Настоящих друзей. — Лейла Сент-Джон посмотрела на наручные часы. — Мне пора. Я скажу Констанции, чтобы она как-нибудь привела тебя на ужин. Мы еще продолжим этот разговор.

Резко повернувшись, она торопливо зашагала к двойным дверям с надписью «Амбулаторное отделение», и потертые коричневые сандалии застучали по плиткам пола.

Самсон нашел свободное место на одной из длинных скамей возле амбулаторного отделения, где сидели больные, хромые, кашляющие, перевязанные и истекающие кровью люди. Резкий запах больничного антисептика словно насквозь пропитывал одежду и кожу.

Наконец появилась Констанция. Кто-то из медсестер наверняка предупредил ее: девушка нетерпеливо вертела головой по сторонам, выглядывая гостя сияющими глазами. На отутюженном и накрахмаленном халатике в розовую полоску выделялось белое пятно фартука, шапочка была кокетливо сдвинута набок. На груди поблескивали квалификационные значки: операционная сестра, акушерка и так далее. Заплетенные в мелкие косички волосы были уложены в замысловатые узоры, на что требовалось немало времени и терпения. На лице классической красавицы-нгуни, круглом, точно черная луна, выделялись огромные глаза; белоснежные зубы сверкали в улыбке. Спину она держала прямо, в узких плечах чувствовалась сила. Под белым фартуком выступали округлые крепкие груди, тонкая талия переходила в широкие бедра. Констанция двигалась с особой африканской грацией, будто танцевала под одной ей слышную музыку.

Самсон помедлил пару мгновений, с удовольствием разглядывая девушку, потом все же поднялся.

— Я вижу тебя, Самсон, — пробормотала она, останавливаясь перед ним, и вдруг, засмущавшись, опустила взгляд.

— Я вижу тебя, любимая, — тихонько ответил он.

Они не прикоснулись друг к другу: прилюдное проявление чувств осуждалось традициями и было бы противно обоим.

Констанция была одной из любимых учениц Гидеона Кумало. Проблемы со зрением вынудили Гидеона выйти на пенсию, его жена умерла, и девушка перешла жить к старику, заботилась о нем и вела хозяйство. Так она и познакомилась с Самсоном.

Они неторопливо шли вниз по склону к домику, и Констанция довольно непринужденно болтала, рассказывая Самсону обо всем, что произошло в его отсутствие. И все же в ней чувствовалось какое-то напряжение. Дважды она оглянулась, и в ее глазах промелькнул страх.

— Что тебя беспокоит? — спросил Самсон, когда они подошли к калитке.

— Откуда ты знаешь… — начала девушка и осеклась. — Впрочем, ты всегда все про меня знаешь.

— Так в чем же дело?

— «Парни» здесь, — ответила Констанция.

У Самсона мурашки по коже побежали — «парнями» и «девчатами» называли партизан, бойцов революционной армии Зимбабве.

— Здесь? — переспросил он. — В миссии?

Девушка кивнула.

— Их присутствие ставит всех под угрозу смерти, — с горечью произнес он.

— Самсон, любимый, мне нужно тебе кое-что сказать, — прошептала она. — Я больше не могла пренебрегать своим долгом и присоединилась к ним. Теперь я тоже одна из «девчат».

Ужинали в комнате в центре дома, которая служила одновременно кухней, столовой и гостиной. Вместо скатерти Констанция застелила выскобленный деревянный стол газетой «Родезиан геральд», в которой текст перемежался пустыми колонками — безмолвный протест редактора против драконовских мер государственной цензуры. На середину стола девушка поставила кастрюлю с рассыпчатой кукурузной кашей, рядом — небольшую миску с требухой и лимской фасолью. Наполнив тарелку старика, Констанция дала ему ложку и осталась сидеть рядом, нежно направляя его руку и вытирая рассыпанную еду.

Маленький черно-белый телевизор на стене показывал расплывчатое изображение диктора.

«— За последние двадцать четыре часа в четырех разных операциях в Машоналенде и Матабелеленде силы безопасности уничтожили двадцать шесть террористов. Кроме того, шестнадцать мирных жителей погибли в перестрелках и еще восемь — в результате взрыва мины на дороге возле Мрева. Штаб соединенных сил с прискорбием сообщает о гибели в бою двух бойцов сил безопасности — сержанта Джона Синклера из отряда Баллантайна…»

Констанция встала и выключила телевизор, логом села на место и подложила в тарелку Гидеона еще мяса с фасолью.

— Как на футбольном матче, — произнесла она с такой горечью, какой Самсон никогда раньше не слышал в ее голосе. — Каждый вечер нам сообщают счет: террористы — два очка, силы безопасности — двадцать шесть. Прямо хоть ставки делай.

Самсон заметил, что девушка плачет, но в голову не приходило никаких утешительных слов.

— Нам называют имена белых солдат, их возраст и сколько детей у них осталось, а все остальные — просто «террористы» и «чернокожее население», хотя у них тоже есть матери, отцы, жены и дети. — Констанция шмыгнула носом, сглатывая слезы. — Они тоже матабеле, как и мы. Они наши соплеменники… Смерть стала обычным делом, а те, кто выживает, оказываются у нас в больнице — с оторванными конечностями или с травмами головы, которые превращают людей в идиотов.