Рои отпустила резинку трусиков, которая со щелчком вернулась на место. Рут подумала: если я стану писать и прекращу свои исследования, то мне нужно попытаться понять, что она чувствует. В конечном счете, ведь она проститутка; может быть, в моей книге она просто будет вести себя как проститутка, а не заигрывать со мной. Но еще ей нравится заставлять меня испытывать неловкость. Чувствуя, как в ней нарастает приступ раздражения против Рои, Рут теперь хотела поскорее убраться отсюда — она попыталась обойти Рои в дверях.

— Вы вернетесь, — сказала ей Рои, но позволила Рут проскользнуть на улицу, больше не прикоснувшись к ней. Потом рыжеволосая Рои, повысив голос так, чтобы ее могли слышать все прохожие на Бергстрат и соседки-проститутки, крикнула: — И сумочку в этом городе лучше застегнуть.

Сумочка Рут была открыта (всегдашняя ее забывчивость), но ее бумажник и паспорт лежали на месте и — при беглом осмотре — все остальное тоже. Тюбик помады и тюбик потолще с бесцветным блеском; тюбик с кремом от загара и тюбик с увлажнителем для губ.

У Рут в сумочке была еще и пудреница ее матери. От пудры Рут начинала чихать; пуховка из пудреницы давно потерялась. И тем не менее, когда Рут иногда заглядывала в это маленькое зеркальце, ей казалось, что оттуда может выглянуть ее мать. Рут под ироническим взглядом Рои застегнула молнию на сумочке.

Рут попыталась было улыбнуться Рои в ответ, но только сощурилась от солнца. Рои протянула руку и прикоснулась к щеке Рут. Она с живым интересом смотрела в правый глаз Рут, но Рут неправильно истолковала причину пристального взгляда. Ведь Рут привычнее было видеть, как люди рассматривали шестиугольное пятнышко у нее в правом глазу, а не последствия нокаута.

— Я с этим родилась… — начала было Рут.

Но Рои сказала:

— Кто вас ударил? — (А Рут-то считала, что синяк у нее совсем прошел.) — Неделю или две назад. Это похоже на…

— Плохой любовник, — призналась Рут.

— Значит, плохой любовник таки существует, — сказала Рои.

— Его здесь нет. Я приехала одна, — настаивала Рут.

— Ну, вы одна только до следующей нашей встречи, — ответила проститутка.

У Рои было только две улыбки: ироническая и соблазняющая. Теперь она улыбалась соблазняюще.

Рут только и могла сказать:

— У вас удивительно хороший английский.

Но этот ядовитый комплимент, хотя и вполне отвечавший действительности, произвел на Рои гораздо более сильное впечатление, чем того ожидала Рут.

Вся ее наносная самоуверенность вдруг исчезла, вид у нее стал такой, будто какая-то старая печаль с новой силой обуяла ее.

Рут чуть было не стала извиняться, но не успела — рыжеволосая с горечью в голосе ответила:

— Я была знакома с одним англичанином… некоторое время.

Сказав это, Рои Долорес вошла в свою комнату и закрыла за собой дверь. Рут подождала, но шторы на окнах не открылись.

Одна из хорошеньких проституток помоложе вперилась в Рут недовольным взглядом, словно воспринимая как личную обиду тот факт, что Рут предпочла отдать свои деньги менее привлекательной, старой шлюхе.

На улочке Бергстрат был еще только один прохожий — пожилой человек с опущенными глазами. Он упорно не смотрел на проституток, но резко поднял глаза, проходя мимо Рут. Она ответила ему взглядом в упор, но он пошел дальше, вперившись в булыжную мостовую.

Тогда двинулась с места и Рут. Ее личная, но не профессиональная уверенность была поколеблена. Какова бы ни была возможная история — наиболее вероятная история, лучшая история, — она не сомневалась, что придумает ее. Она еще не проработала в достаточной мере характеры, но это мелочи. Нет, она потеряла некую нравственную уверенность. Это была опора ее женской сущности, но, что бы это ни было, Рут теперь дивилась его отсутствию.

Она еще вернется к Рои, но не это беспокоило ее. У нее не было никакого желания иметь какой-либо сексуальный контакт с проституткой, которая, безусловно, дала толчок ее воображению, но не возбудила ее. И Рут все еще полагала, что для нее нет никакой необходимости, ни как для женщины, ни как для писателя, наблюдать действия проститутки с клиентом.

Рут смущало, что она испытывала потребность снова быть с Рои просто для того, чтобы (как в истории) увидеть, что случится дальше. А это означало, что тон задавала Рои.

Писательница быстро пошла к своему отелю, где — перед ее первым интервью — в своем дневнике написала только это: «Традиционная мудрость гласит, что проституция — это разновидность изнасилования за деньги; на самом же деле в проституции — может быть, только в проституции — похоже, тон задает женщина».

Второе интервью Рут дала за ланчем, а третье и четвертое — после ланча. После этого ей следовало бы попытаться отдохнуть, так как рано вечером были назначены чтения, за которыми раздача автографов, а потом — ужин. Но Рут вместо этого сидела в своем номере и писала, писала. Она разрабатывала один возможный сюжет за другим, пока достоверность не становилась сомнительной. Если женщина-писательница, наблюдающая за работой проститутки, должна почувствовать унижение от происходящего, то, что бы она ни увидела, то же самое должно случиться и с ней самой; каким-то образом это должно стать и ее сексуальным опытом. Иначе с чего бы ей чувствовать себя униженной?

Чем глубже погружалась Рут в историю, которую писала, тем больше старалась она отстраниться от истории, в которой жила. Впервые в жизни она лучше понимала, что значит быть персонажем романа, а не романистом (тем, кто несет ответственность), потому что Рут видела свое возвращение на Бергстрат в качестве персонажа — персонажа совсем не той истории, которую она писала.

Она испытывала возбуждение, свойственное читателю, который хочет знать, что случилось дальше. Она знала, что не сможет удержаться — обязательно придет к Рои. Она должна была знать, что случится дальше. Что предложит Рои? Что Рут позволит сделать Рои?

Когда — пусть и на короткое мгновение — романист перестает играть роль творца, какие другие роли остаются для него? Есть только творцы историй и персонажи историй; других ролей нет. Рут никогда еще не испытывала такого нетерпения. Она чувствовала, что у нее совершенно не хватает воли, чтобы держать под контролем дальнейшие события; на самом деле она даже испытывала подъем оттого, что тон задает не она. Она была рада, что перестала быть романистом. Она не была автором этой истории, но тем не менее история захватывала ее.

После чтений Рут осталась подписывать книги. Потом она поужинала со спонсорами. И на следующий вечер в Утрехте, после чтений в местном университете, она снова раздавала автографы. Маартен и Сильвия помогали Рут писать нидерландские имена.

Молодые люди хотели, чтобы их книги были подписаны «На память Ваутеру» — или Хейну, Хансу, Хенку, Герарду или Еруну. Женские имена были для Рут такими же несуразными. «На память Элс» — или Лус, Мис, Марийке или Нел (с одним «л»). Кроме этого, были читатели, которые хотели, чтобы она написала и их фамилию. (Овербеки, Ван дер Мёленсы и Ван Мёрсы; Блокёйзы и Вельдёйзены, Дийкстры и Де Гроты и Смиты.) Раздача автографов была для нее таким мучительным упражнением в правописании, что с обоих чтений Рут ушла с больной головой.