Мы всегда охотно исполняли подобные просьбы, так как репутация отличных стрелков наилучшим образом гарантировала нашу безопасность.

Упорно и настойчиво двигалась незначительная горсточка людей, следуя отчасти пешком, отчасти верхом на лошадях или яках вслед за кучкою темных быков, издающих свое оригинальное хрюканье и задевающих вьюк за вьюк. В непосредственной близости к каравану гарцуют на отличных конях вооруженные разбойники. Этот эскорт не внушает к себе ни малейшего доверия, но делает вид, что охраняет русских. В сомнительных местах он поднимается на прилежащие вершины, зорко всматривается в даль и предупреждает об опасности, готовя, может быть, в то же самое время сам еще более страшную ловушку. Иногда совершенно неожиданно разъезд пускается в карьер и, проскакав известное расстояние, останавливается для совещания и чаепития.

Сначала все тихо кругом и видны одни силуэты тангутов, раскладывающих костер; потом вдруг среди общего безмолвия гор сразу раздаются резкие пронзительные крики, приводящие новичков в жуткий ужас. Молодежь невольно вздрагивает в седле и хватается за оружие. Но это ложная тревога – тангуты сварили чай и, брызгая по сторонам горячей влагой, кричат просительную молитву к богу гор, вымаливая благословение на предстоящий путь. А ночи, действительно, страшные ночи. Сколько, сколько раз, систематически, туземцы готовили нам Варфоломеевскую ночь[294]. Во время ночных дежурств я сам часто наблюдал большие разъезды разбойников, которые, остановившись в отдалении, часами смотрели на наш бивак, следя за часовыми и как бы не решаясь напасть. Измучив дежурных томительным бесплодным ожиданием, разбойники внезапно вскакивали в седла и быстро исчезали, теряясь в глубоком мраке.

Двадцать первого января экспедиция выступила после обеда и направилась вдоль по обширной долине Натон, лежащей также на значительной абсолютной высоте. Вдали, как на северо-востоке, так и на юго-западе, вздымались засыпанные снегом внушительные горные массивы, создававшие величественное впечатление. Дно долины по-прежнему было испещрено характерными для всех высокогорных долин Тибета болотистыми кочками мотошириков. Пернатый мир вносил мало разнообразия в монотонность окружающего: лишь изредка пролетит, бывало, изящный лунь, промчится быстрым полетом сокол (Gennaia [Falco] или Tinnuneulus [Cerchneis]) и вновь опять кругом все затихает в чуткой дремоте, прерываемой одними нежными голосами жаворонков – Melanocoryphoides maxima [Zvlelanacorypha maxima] et Otocorys elwesi elwesi [Eremofila alpestris].

В шести-семи верстах к северо-востоку от урочища Саголыгэ караван пересек большую дорогу из Куку-нора в Сун-пан-тин южнее Лаврана и, переправившись по льду через прихотливо-извилистую речку, остановился лагерем на берегу Рзэ-чю подле холма Джясы-лапци, сделав в этот день маленький шестнадцативерстный переход.

Путешественники с нескрываемым нетерпением, повторяю, словно обетованной земли, ожидали монастыря Лаврана. Время тянулось бесконечно долго, холмы вырастали за холмами, с вершин перевалов открывались новые горы, долины и речки. Казалось, им не будет конца. Караван следовал более или менее вдоль по течению Рзэ-чю, и только в месте ее слияния с небольшим притоком Чун-чю мы с сожалением расстались с приветливой и интересной в научном отношении речкой, продолжая путь на восток. Только с ближайших холмов мы наконец увидели суровые запорошенные снегом складки хребта, отделявшего нас от Лаврана.

Приблизившись к хошуну Гуань-сю-Дунчжуба с юго-западной окраины его, наш «приятель» Кгарма направился для личных предварительных переговоров со своим родственником – хошунным начальником, а караван расположился на ночевку в урочище Хур-мару.

Теперь до монастыря Лаврана оставалось всего лишь четыре перехода, проходящих частью в области горных цепей Цзэ-ког и другой – безымянной цепи, с перевалом Кисэр-ла, лежащим также поперек нашего пути, а частью в области междугорных мягких долин рек и речек системы Хуан-хэ.

Давно мы уже не видели солнышка! Дни за днями неизменно расцветали пасмурные, облачные; слегка подернутый туманом окрестный воздух не позволял производить наблюдений общегеографического характера в желательных размерах. Наши работы главным образом сосредоточивались на ведении путевого дневника, вычерчивании съемки и метеорологических и астрономических наблюдениях. Коллекции, за исключением геологической, росли очень медленно, так как природа спала крепким сном. Одни только четвероногие и пернатые хищники прекрасно чувствовали себя среди суровых гор. По ночам к биваку нередко подходили украдкой голодные волки, которых приходилось отпугивать выстрелами. Бородатые ягнятники, белые и бурые грифы и орлы-беркуты наблюдались почти ежедневно над вершинами, убеленными снегом.

В боковых падях, иногда укрытых низкорослым кустарником и защищенных от холодных ветров, прекрасно зимовала кабарга, а из птиц – земляные вьюрки, сойки (Pseudopodoces humilis) и ушастые жаворонки. Выше – в скалистых частях ущелий – находили себе убежище строгие улары (Tetraogallus tibetanus Przewalskii). Холод и довольно обильный в горах снег не мешали, однако, жизни пробиваться понемногу наружу. Так, например, двадцать четвертого января у обрывистого берега речки под дерном мои спутники были обрадованы находкою первых жуков.

По ночам в нашем неприспособленном к климату летнем жилище бывало довольно неуютно; все с сожалением вспоминали удобную теплую юрту, но никто не роптал на судьбу, так как тут же, рядом, туземцы-подводчики, в сущности такие же люди, как и мы, являли удивительный пример стойкости и выносливости, живя просто под открытым небом. Эти закаленные жизнью обитатели Амдоского нагорья даже в самые большие морозы не изменяли своей привычке и в пылу горячего спора сбрасывали с правого плеча стеснявшие их движения одежды.

Установив связь с Гуань-сю-Дунчжубом, наш спутник и, по его собственным заверениям, преданный друг Кгарма стал собираться в обратный путь. На прощанье он выпросил у меня еще подарок в награду за то, что экспедиция благополучно и без лишних уклонений от прямого маршрута прибыла в Хурмару[295]. По удовлетворении хитрого тангута я занялся переговорами с местным хошунным начальником; Гуань-сю держал себя весьма учтиво, при встрече всегда вежливо склонял свою могучую фигуру и выставлял руки с поднятыми кверху большими пальцами, говоря: «Хомбо, дэму-ина!». Деликатное обращение не помешало ему, однако, отказать путешественникам в их скромной просьбе: доставить экспедицию непосредственно в монастырь Лавран. Дунчжуб сознался, что в этом буддийском центре как раз находится та купеческая фирма, члена которой он недавно зарубил своими руками. В виду этого разбойник соглашался проводить нас всего лишь до некоего бэйсэ[296], кочующего в расстоянии одного перехода от Лаврана.